Нелли Морозова - Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

С этими словами он покинул зал. Лидия Георгиевна осталась с отвисшей челюстью. С ней сделалась истерика.

Так Фуриков победил Фурию.

Еще через день злополучный титр был вырезан.

После великих перемен Большаков, покидая пост министра, не оставил в беде свою фаворитку. Он добился назначения ее редактором (без всякого образования!). В этом качестве она была шелковой, искательной и постепенно куда-то слиняла.

Лева Фуриков закончил десятилетку, институт и теперь пребывает в солидной должности эксперта-прогнозиста. Голова его соображает лучше многих.

Худо обернулось дело для Перельштейна. Готовился приказ об увольнении его с работы, изгнании из кинематографа навсегда. Шел 1952 год, космополитическая кампания была в разгаре. Никакая другая работа ему не светила. Выяснилось, между тем, что у него куча детей. Многими усилиями едва удалось устроить ему «ссылку» в Ашхабад.

Чудак пылал праведным гневом:

— Безобразие! Я творческий работник, а меня посылают в эту дыру, на бездействующую студию! За что? За какой-то титр! Я этого так не оставлю! Я добьюсь справедливости! Я дойду до самого верха! — он вздымал руки как подбитые крылья.

Еле-еле втолковали ему, чтобы он на время — поймите, на время! — уехал с глаз долой.

…Спустя годы, когда моя чиновничья карьера давно закончилась — «по собственному желанию, в связи с переходом на творческую работу», — я по своим сценарным делам оказалась на студии и увидела, как на меня несется по коридору большая суматошная птица с торчащим нервным пухом на голове. Пронесся, не узнав. Я обрадовалась — жив, курилка! Пережил того, кто, боясь упоминания слова «гроб», угробил, не моргнув, миллионы.

Да, случилось непредвиденное.

Морокун оказался смертен. И Морок начал редеть. Появились подлинные просветы. Люди повернули к ним лица.

Но слоям Морока свойственно вновь уплотняться, перемещаться, распространяться. И где есть к тому «климатические условия», сгущаться в сумрак, во мглу, в… (см. эпиграф).

И если суждено Мороку накрыть какие-то географические пространства на нашей маленькой планете, то все равно там — среди общего одичания, пьянства и рабского страха — вдруг в каком-то городе, на какой-то улице с противоположного тротуара кто-то громко окликнет:

— Как там наши в тюрьме?

И снимет шляпу, и низко поклонится меж шарахнувшихся прохожих, и выпрямится, и встанет во весь рост человек с прирожденной ему совестью.

От него заразится нелепым примером другой.

А третий просто генетическими, неведомыми путями перескочит через поколения, чья совесть была задушена…

«Этот безумный человек, — сообщил мистер Пиквик, похлопывая Сэма по голове, когда тот опустился на колени, чтобы застегнуть своему хозяину гетры, — этот безумный человек, чтобы остаться со мной, заставил арестовать себя.

— Да, джентльмены, — подтвердил Сэм, — я… пожалуйста, стойте смирно, сэр… Я арестант, джентльмены. Схватило, как сказала леди, собираясь рожать».

Остается предположить, что в те годы сюда были свезены неразобранные архивные документы, имеющие отношение к Чехову и его семье.

Первый мемориальный музей в домике Чехова был открыт в 1933 году.

Изд-во «Уралкнига». Свердловск, 1926.

Примечательно: Александр Солженицын в своем интервью, данном западной прессе, на вопрос, кто из иностранных писателей оказал на него наибольшее влияние, первым назвал Диккенса. В другом месте, описывая вторжение журналистов из «Штерна» к его старой тетке, он вновь упомянул этого писателя: «…очень восхищались ее собственной биографией, попросили у нее записки на несколько часов — и больше не вернулись, украли. (…) …по ухватке, по психологической окраске — характер диккенсовского Иова Троттера». Помню недоумение: кто этот Иов Троттер? Догадка: да это же Джоб! Джоб Троттер. «Старорежимная» транскрипция перевода имени — Иов — точно показывает время яркого впечатления — детство! («Джоб» появился в более поздних изданиях.) Как будто не найти во всей мировой литературе, истории, да и на тернистых путях ГУЛАГа другого персонажа для уничтожающего сравнения, чем полукомичный плут из «Пиквикского клуба»!

Продовольственное снабжение было значительно лучше, чем в других городах, благодаря ухищрениям «хитрого армянина».

Сравнение экспонатов Литературного музея, упомянутых в газете «Молот» от 29 мая 1935 г., и Государственного музея А. П. Чехова, перечисленных в путеводителе «Таганрог — родина Чехова» (изд-во «Советская Россия», 1978), позволяет установить, что основу последнего составил фонд первого. Таким образом, у истоков создания двух действующих в настоящее время в Таганроге музеев — «Домик Чехова» и Государственный музей А. П. Чехова — стоят А. П. Моррисон и М. М. Туркин, при несомненной поддержке С. Х. Варданиана, чьи имена вряд ли где упомянуты.

Молодой талантливый писатель Валентин Катаев произнес свою речь, держа на руках мальчика лет пяти. Поглаживая по головке, величал его Гражданином мира, который наследует все богатство культуры прошлого, в том числе произведения Чехова, но главное — ему принадлежит счастливое Будущее. Закончив радужное пророчество, Катаев деловито, как табуретку, поставил малыша на землю, даже не перед собой, а куда-то вбок, озабоченно почистил на коленях брюки, запачканные сандалиями «Гражданина мира», и устремился к кому-то, тараня толпу. На лице мальчика застыло горестное недоумение — куда подевался ласковый дядя?

Некоторые уточнения рассказа дяди Кости о ходе пленума сделаны по книге Роберта Конквеста «Большой террор».

Он так испугался, что позаботился о чистом паспорте матери — без отметки о ссылке и лишении прав. По окончании срока маме не пришлось «терять» паспорт, как другим ссыльным, чтобы избавиться от опасного штампа.

И стала замечательным врачом. Всю жизнь потом она лечила моих — бабушку и маму. Бабушка не доверяла никому другому. Свою медицинскую карьеру Ира закончила заместителем министра здравоохранения Башкирии.

По версии Нины Герман, Дунский пересказывал рассказанный Траубергом фильм «Унесенные ветром». Мне же помнится, что речь шла именно о книге, и кажется маловероятным, чтобы пересказ пересказа мог быть таким впечатляющим и подробным. Но с Фридами все возможно!

Его жена Екатерина Борисовна привечала нас. Много позднее, когда Коварский был объявлен «безродным космополитом» и ему была закрыта возможность заработка, а вся мебель в квартире была описана судебными исполнителями в счет возврата авансов по договорам, Екатерина Борисовна стала писать детские пьесы-сказки под псевдонимом Борисова, которые становились ТЮЗами по всей стране.