Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Вследствие греческого возмущения, не одни эмигранты из Константинополя, но и множество перебежавших через Прут молдавских бояр находилось в Кишиневе, предпочтительно Одессе, где им казалось гораздо дороже. Почти со всеми я познакомился и мог изучить дух молдаван. Румыны или римляне, как они себя называют, происходят от смешения потомков римской колонизации с славянами-даками, завоеванными и покоренными Трояном. В языке, коим говорят они, Латинский взял решительный перевес; но литеры у них почти точно те же что у нас, и славянские словеса на целую треть остались у них в употреблении. В характере у молдаван не осталось уже ничего римского, и что бы ни говорили, есть много сходства с нами, — сходство измененное однако же обстоятельствами, в коих они находятся. У простых жителей та же беспечность, не допускающая мысли о приобретении вооруженной рукой народной независимости; та же любовь более к сохранению чем к умножению собственности. В высшем сословии гораздо более тщеславия чем у нас. Для потехи сего тщеславия нужна роскошь, для поддержания которой нужно злато; а в алчности к сему металлу молдавских бояр обвинять нельзя, ибо они добывают его, а не берегут. Пышные экипажи, наряды несколько разнообразят, тешат сон их жизни, посреди невольной праздности, на кою осуждены они своим положением. Волохи и молдаване были более погружены в глубокую дремоту чем подавлены турецким правительством.

Но там, где румынам оставалась возможность действовать, в Трансильвании, в Седмиградской области, блистали они и воинскими доблестями. Имена Яна Запольского, Стефана Батори, Рагоцского, Бетлема Габора, Михаила Абафи до половины семнадцатого века были слишком известны туркам, венграм и полякам то по союзам с ними, то по ударам, ими наносимым. И если б по крайней мере Молдовлахия продолжала прозябать в тишине; но нет: с Юга стали насылать в нее грабителей, развратителей греков, от Севера по временам стали занимать ее развратители русские. Сколь ни больно для сердца моего, но я должен сказать сию истину. Как в ливрею, переодевшись в европейское платье, мы гордились им и похожи были на лакеев, которые с пренебрежением смотрят на простой и красивый костюм наших мещан и поселян. Просвещение свое, которое, особенно прежде, состояло всё из заимствованных у Запада пороков, старались мы сообщить нашим природным союзникам. Женщины были первые увлечены; со врожденным в них легкомыслием наряд составляет для них главный предмет в жизни и, кажется, нарочно для удовлетворения их желаний еще Потемкиным были выписаны мадамы. Мужчины не так скоро согласились на преобразование, особенно те, которые были постарее; однако же в Кишиневе нашел я почти всех молодых людей уже во фраке. Перемена одежды совсем не маловажное дело: с нею вместе переменяются совершенно нравы и весь образ жизни. Наш злодей очень хорошо это знал.

И я, несчастный, позволял себе с улыбкою советовать иным боярам снять с себя такое неблагообразие. Они отвечали мне весьма благоразумно, находя, что фрак равняет состояния и ведет к совершенному равенству между людей. И точно, всякий камердинер может быть щеголеватее первого вельможи. Наше неуважение к духовному сану умножало еще наше презрение к боярскому наряду. Говорили: это точно поповская ряса; правда, зато и архиерейская. Под длинным кафтаном с чрезвычайно широкими рукавами находилось подпоясанное полукафтанье; молодежь умела всё это сокращать и открытый тонкий стан очень ловко сжимать и увивать красивым поясом. Это со взгляду тяжелое платье давало, не знаю, какую-то особую важность поступи и движениям носящих его. Теперь без умиления не могу его вспомнить, особенно когда в старых книгах нахожу печатное изображение тронной залы наших царей и восседающего в ней сонма бояр. Их высокие горлатные шапки невольно напоминают мне Качула Маре.

Одни старики, в это время, исключая собственного языка, знали немного греческий; бояре же средних лет, даже с бородами, следуя примеру добрых наставников своих, русских, почти все говорили по-французски, иные и по-немецки. Усилия наши совершенно поворотить их на Запад имели и тогда желаемый успех. Никто из них не знал по-русски и не полюбопытствовал взглянуть на Москву или на Петербург; из слов их заметить было можно, что наш Север почитают они дикою страной. Зато многие из них ездили в Вену, которая гораздо ближе и где, действительно, и теплее, и веселее. О Париже тогда еще никто не помышлял. Как было не видеть (лишь бы только не пало Российское государство), что Придунайские княжества, рано или поздно, но неизбежно должны, если не войти в состав его, то быть прикованы к участи его неразрывными узами и жить под единственным щитом его. И как никому не пришло в голову, что жители их, на Западе, куда мы им указывали путь, прежде всего должны встретить враждебный нашему православию римский католицизм и враждебный самодержавию республиканский дух.

Но более ста лет, редко мы знаем, что делаем; мы всё блуждаем, пока Провидению угодно будет поставить нас на прямой путь.

Несколько лет спустя, под управлением русского генерала Киселева, знаменитого мужа девятнадцатого столетия, довершено начатое. С помощию двух-трех, по мнению его, просвещенных людей, состряпал он для княжеств нечто вроде конституции. В молодости, когда он ничего не писал и не читал, наслышался он о свободе и представительных правлениях; в совершенно-зрелых летах захотел он узнать, что это такое, и принялся за дело. Со врожденным, необыкновенным, чисто русским умом, увидел он, что почти всё один обман, но обман, который может быть полезен. Он из числа тех людей, которые дружатся со свободой, обнимают ее с намерением после оковать ее в свою пользу, чего они однако же никогда не дождутся: явятся люди побойчее их, которые будут уметь для себя собрать плоды их преступного посева. А между тем он был причиною, что в нравственном смысле молдоване и Волохи решительно отделились от России, в которой до него всё еще видели они избавительницу. Юношество толпами поспешило в Париж, к источнику знаний и всех земных наслаждений; сколько мне известно, сими последними только пресытились они. И что будет из сих несчастных, полных страстей и бедных рассудком? Не будут ли они со временем пагубой своего отечества?

Если сие историческое воззрение покажется здесь не у места, то по крайней мере оно верно изображает характер уроженцев Молдавии и может объяснить причины несогласий, впоследствии у них со мною бывших. Теперь следует, кажется, сказать несколько слов о лицах, с которыми тут свела меня служба.

Со времени присоединения области постоянно играл в ней важную ролю Крупенской, принадлежащий к боярской фамилии. Он был тщеславен, как все молдоване, роскошен, но более их знаком с европейским житьем. У него в руках всегда находилась казна и, следуя обычаю, принятому в Яссах, он полагал, что он может брать из неё всё для него потребное. Особенно же в звании вице-губернатора при двух наместниках, Бахметеве и Инзове, он делал что хотел, не думая о дне отчетов и ответственности. Сей день настал для него с прибытием Воронцова; он скоро должен был оставить службу и поплатиться почти всем наследственным имением за неосторожно сделанные казенные займы.