Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Все эти убеждения были напрасны, и граф Воронцов не употребил бы их, если бы знал состояние моего кармана; я, право, готов был идти в помощники даже к Лексу, но только не к Брунову.

Я имел поручение ходатайствовать у начальника Черноморского флота о переводе из Петербурга одного чиновника морского ведомства. Поспешая в Одессу, я не остановился в Николаеве и думал сделать сие после, на обратном, неизбежном для меня пути в Пензу. Тут, прежде отправления в Бессарабию, захотелось мне исполнить обещанное. Я доложил о том графу [37], который вселюбезно дал мне письмецо к другу своему, вице-адмиралу Грейгу.

Приятнее погоды, какая стояла в начале сентября, придумать нельзя и желать невозможно. Усладительная теплота расстилалась по земле 12-го числа, день выезда моего из Одессы и приезда в Николаев. На этот раз и квартира была у меня в нём готова. Определенный при Бетанкуре в корпус инженеров путей сообщения полковник Рокур, француз весьма серьёзный, хотя довольно говорливый, встретясь со мной в Одессе, взял с меня слово у него остановиться в так называемом молдаванском доме, окруженном со всех сторон крытыми галереями. Он жил только внизу с капитаном Монтеверде, родным племянником Бетанкура и весьма любезным молодым человеком, а верхний этаж оставил в мое распоряжение. Надобно признаться, что французы гостеприимнее нас, ибо не из тщеславия, не из любопытства как мы.

На другой день повез меня он к начальнику портов и флота, Алексею Самойловичу, который принял меня с важностью англичанина и вежливостью чрезвычайно образованного человека. Он занимал бесконечный одноэтажный дом, построенный еще Мордвиновым, а в глубине его бесчисленных внутренних комнат скрывалась (только от приезжих, а не от жительствующих) какая-то дама, которую называли капитаншей Кульчинской. Он позвал меня обедать; но Рокур, с французскою живостью не дав мне отвечать, объявив, что имеет мое обещание, и что, по праву хозяина, первый день мой принадлежит ему. Тогда адмирал позвал меня на другой день в загородный дом и сад свой, известный под именем Спасского.

Легко мне было заметить, что между сими людьми, принадлежащими к двум соперническим нациям, не было большего согласия. Рокур говорил мне с уважением, с похвалою о Грейге, но с соболезнованием о каких-то его слабостях, и жаловался на то, что он не дает ему никакого занятия.

— Чтобы произвесть что-нибудь необычайное и полезное вместе, — сказал он мне, предложил я ему сделать подземный сад, и он согласился.

Заметив мое удивление, да не угодно ли взглянуть? — сказал он: — это отсюда в сотне шагах.

Я увидел вырытую круглую яму, имеющую восемь сажен глубины и сажен тридцать поперечнику.

— Деревья, которые будут посажены на дне её, — сказал он, — как вы видите, летом будут защищены от палящего зноя, а зимой от холодных ветров.

— Это будет прекрасно, — сказал я; — да только для прогулки пространства не будет ли мало?

— Но ведь это будет просто местом приятного соединения, — возразил он.

И эти затеи, исключая трудов арестантских рот, стоили больших денег.

На следующий день отправился я в Спасское, тем же самым Мордвиновым насажденное место. Эти оазисы были тогда очень редки в Новороссийском краю, и тем приятнее было мне увидеть свежую, весеннюю зелень на деревьях. В начале лета, одно из величайших зол посетило всю эту сторону: от Дунайских берегов саранча, пролетая вдоль моря, оставила везде опустошительные свои следы. Пробыв не более одной ночи в Спасском, не оставила она после себя ни одного листка; потом в августе появились дожди, и деревья вновь зазеленели. В обширном доме на берегу реки, трапеза была для меня украшена приятною беседою адмирала. Сей скромный человек, говоря о Рокуре, сказал однако же незнакомцу: — Не знаю, зачем прислали мне этих инженеров; они мне вовсе не нужны; как дело от безделья, дозволил я ему опыт этого странного сада; проект был написан прекрасно, посмотрим каково будет исполнение. Через год или полтора, как мне сказывали после, пришлось яму зарывать.

После обеда, погуляв в саду, отдохнув, получив от адмирала обещание исполнить мою просьбу и от души поблагодарив его за лестно-внимательный прием, сел я в принадлежащий ему большой катер, и в сопровождении адъютанта его, премилого молодого человека, Василья Ивановича Румянцева, поплыл по реке до места, куда экипаж мой перевезен уже был через Буг. Таким образом, не возвращаясь уже в Николаев, 14-го числа, когда не совсем еще смерклось, отправился я обратно в Одессу. Тут на крутом берегу находится Корениха, которая в отношении к Николаеву тоже самое что Услон к Казани. Она принадлежала г. Рено; бывший парикмахер успел уже всем обзавестись: и толстым откормленным брюхом, и красавицей-женой, и баронским титулом, и Владимирским крестом в петлице, и деревней, населенною русскими крестьянами.

Воздух и ночью был тепел и приятен; под сладким влиянием его я заснул; а когда проснулся, то при солнечном свете завидел издали Одессу. Это был день коронации Александра, и в соборе, когда я проезжал мимо его, производился большой звон. Не имея мундира, я было не посмел идти обедать к графу; но мне сказали, что в первый год он этот день праздновать не будет. С прощанием и за последними приказаниями являлся я и на другой день к новому начальнику моему.

На пути в Кишинев. — Кишиневские власти. — М. Ф. Орлов. — И. П. Липранди.

Не древнее, а прежнее приобретение России, сделанное Екатериною, — степи Новороссийские, отделены были Днестром от нового приобретения, сделанного Александром: обрезка Молдавии, названного Бессарабскою областью. В 1823 году Днестр был еще резкою чертой между двумя различными народонаселениями и обычаями.

С властью князя Потемкина, завоевателя и первого образователя сего обширного края, как бы искони обреченного кочеванию, ему не так трудно было населить его, хотя употребленные им средства к тому не все одобрения достойны. Раздача земель была безрассудная, безрасчетная: бродяги, беглые мужики из помещичьих имений целой России стали новыми коренными жителями края. Впрочем, по краткости времени и в продолжение войны, всё, что возможно на первый случай и на скорую руку, было сделано сим могучим и деятельным властелином. Нет сомнения, что по заключении мира, которому, к сожалению, внезапная кончина его предшествовала за несколько месяцев, он принялся бы за правильную колонизацию, и страна сия гораздо ранее начала бы процветать.

В управлении ею, вероятно по праву фаворитизма, наследовал князь Зубов, никогда ее не видавший. Он сдал ее на аренду мужу сестры своей, Екатеринославскому губернатору, сербу, Осипу Ивановичу Хорвату, который неизвестно на что употреблял огромные суммы, на поддержание её отпускаемые. Павел совсем о ней не заботился, и целые десять лет без должного попечения изнывали сии места, только что оживленные жарким дыханием великой России. После того были более искусные правители, но всё как будто длилось междуцарствие, которое должно было прекратиться с Ланжероном.