Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Скоро из Кишинева обратно прислал Воронцов еще одного дельца, Никанора Михайловича Лонгинова, брата Николая Михайловича, секретаря императрицы Елисаветы Алексеевны, потом великого статс-секретаря. Он не был подобно брату воспитан в Англии, а из семинаристов попал в какую-то военную канцелярию и был потом полковым аудитором в Мобёжском корпусе. Мужик он был довольно добрый, только что не совсем глуп, великой педант, сухой, кривой, скучный.

Я был призван сими двумя господами на совет касательно нового устройства генерал-губернаторской канцелярии. В России все хотят, возвышая место служения своего, поднять свою должность и свою особу; от того-то совсем неважные управления успевают делаться особыми министерствами. Я скоро заметил, что Казначеев намерен создать не только нечто в виде департамента, но настоящий департамент министерский и быть его директором.

Департамент должен был состоять из четырех отделений: первое, по всей справедливости, должно было принадлежать коллежскому асессору Лонгинолу, участвовавшему в проекте; четвертое, в котором должны были находиться Бессарабские дела, назначено было мне. Не знаю, как не вскрикнул я от удивления и негодования. Вот куда я упал! подумал я. Надобно было объясниться.

— Еще в Петербурге условлено было, чтобы Бессарабские дела, кои и поныне составляют отдельную часть, находились под особым моим управлением, — сказал я.

— Это невозможно, — воскликнул Казначеев — в высочайшем приказе сказано, что такой-то назначается правителем канцелярии Новороссийского генерал-губернатора и полномочного наместника Бессарабской области. После того как же быть? Да и соглашусь ли я с кем-нибудь делиться?

— Вы совершенно правы, но и мне да позволено будет желать не иметь другого начальника кроме наместника: семь лет находился я в непосредственной зависимости от одного главного начальника.

— Ну, что за важность, и как же можно сравнивать какого-нибудь Бетанкура с нашим графом?

— Тут дело идет не о лицах, а о должностях, и, кажется, что министр может почитаться, по крайней мере, равным генерал-губернатору.

Я старался объяснить ему, что для человека, имевшего в виду департамент, и место правителя канцелярии не слишком завидно. Мы посчитались; и если бы в нём не было так много доброты, и я не знал бы ей всю цену, то, может быть, и перессорились бы.

Другое небольшое унижение должен был я испытать немного прежде, дня через два по приезде в Одессу. Мне принесли с почты пакет, в котором при письме от Бетанкура вложен был Владимирский крест 4-й степени. Представления его, сделанные по Главному Управлению Путей Сообщения, Государь велел бросить Комитету Министров; а обо мне шло через Министерство Внутренних Дел и было утверждено 14-го июня. Спорили в Комитете о награде сей вместо чина, и я чуть не получил было маленькой Аннинской крестик. Лучше бы, право, нечего.

Положение мое сделалось опять более чем затруднительно. Без ничего воротиться в Пензу, истратив на дорогу все сбереженные крохи и сделав небольшой долг, было бы очень тяжело. С другой стороны, служить, как вздумалось Казначееву предлагать мне, я бы ни за что не согласился. Решения участи своей ожидал я от возвращения Воронцова, которое последовало только 10-го августа. Тогда сделалось еще хуже. Нельзя было мне не заметить, что он избегает объяснений со мною, а я не слишком искал их, всё опасаясь, чтобы в них, против воли моей, не вскользнул какой-нибудь упрек.

У него был собственный не весьма большой дом [36], единственный тогда на берегу моря. Другой, самый большой в Одессе, принадлежащий богачу Фундуклею, нанимал он и приготовлял для вельможеского житья своего. Третий — в городском саду, где жиль, кажется, прежде градоначальник Трегубов и состоящий из трех-четырех больших комнат в верхнем этаже, занимал он также. В первом обедал он, во втором ночевал, в третьем принимал просителей и занимался делами. Зрелище было любопытное: все комнаты набиты всякой день были народом, просителями, чиновниками, даже просто любопытными, и посреди их столы, на которых производились дела. Наместник часто выходил из своего кабинета; возьмет бумаги, промолвит с иным слова два, удаляется с тем, чтобы опять скоро показаться. Сборное место при походном управлении. Тут и я почти каждый день являлся, и на мою долю доставалось несколько ласковых слов и почти всегда зов на обед; но о деле ни полслова.

Оставим и мы его на минуту с тем, чтобы заняться точно бездельем: изображением двух лиц, сопровождавших Воронцова в Бессарабию. Оба откомандированы были от Министерства Иностранных Дел, кажется, более для умножения блеска маленького одесского двора, чем для пользы службы. Отец одного из них, *** был старик, вечно служивший в Константинопольской миссии; жена у него была красавица. Посланник Кочубей был молод, и ребенок, в то время родившийся, был чрезвычайно похож на последнего; ни родители, ни молодой посланник не думали оспаривать общего мнения на счет младенца. Под покровительством графа Виктора Павловича вырос он, определен в службу и представлен в первое Петербургское общество. Когда Неаполитанская королева Каролина бежала из Палермы от жестокостей англичан, всегда так немилосердых к несчастью, то в Константинополе нашла убежище у г-жи *** Как бы подданная, сопровождала она ее и служила ей. Не зная, как лучше ее наградить, королева малолетнему сыну её выпросила звезду Св. Константина, что в самой первой молодости и давало ему вид маленького принца. Сходство лица у *** с отцом, природою ему данным, не было еще так разительно, как сходство характера. В нём была небольшая надменность, соразмерная однако же его положению, и великая страсть к спекуляциям. Не имея большего состояния, он беспрестанно умножал его, не употребляя впрочем никаких неблагородных средств, пользуясь единственно покровительством начальства и удобствами торгового города. Всегда занятый собственными делами, которые слегка были сплетены с служебными, казался он деятельным. И странная и вместе счастливая была судьба его! Никогда не покидая Одессы, не занимая в ней никакой должности, оставаясь всё в том же положении, в коем прибыл в нее, с чином надворного советника, он, до чина тайного советника, очень часто получал награды, кресты, ленты, подарки, земли, аренды.

Если один показался мне отменно вежлив, то другой, барон Филипп Иванович Брунов, был со мною не только ласков, даже искателен. Курляндец, еще менее чем лифляндец, был он русский. Окончив курс учения в одном из немецких университетов по юридическому факультету, с прилежанием и хорошей головой, приобрел он действительно много познаний по этой части и по рекомендации родственников своих графов Ливенов, в качестве дипломата-законоведца, прибыл с Воронцовым в Новороссийский край. Но не по этой дороге надеялся он далеко уехать; да и не имея ни малейшей практики, не зная русских законов и весьма плохо язык, к чему бы годился он? Наружность имел он неприятную; длинный стан его, всё более вытягиваясь, оканчивался огромной, страшной челюстью; но в нём был ум и большой светский навык, и всем, кроме меня, он более или менее нравился. С самого ребячества в немцах привык я видеть правдивость и честность и хотя было много случаев, которые поколебали во мне сию веру, Брунову дано было разрушить ее; но он принадлежал к новой, юной Германии, бесстыдно-расчётливой. Мы объяснились, и я был столько догадлив, чтобы не показать ему ни малейшего отвращения. Обманутый моим иностранным прозванием и зная, что Казначеев стоит передо мной препоной, предложил он мне против него оборонительный и наступательный союз. Выслушивая его одобрительно, заметил я ему, что нас только двое. «Франк будет с нами, отвечал он, и это достаточно будет, чтобы свихнуть русского дурака и овладеть местом». Внутренне продолжая смеяться над собой и над интригантом, «нет мало, сказал я: кабы нам достать людей из Остзейских губерний или из самой Германии и ими наполнить места, дело пошло бы иначе». — «Да это можно после», отвечал он. Не служит ли это новым доказательством, как на всех важных у нас пунктах немцы стремятся утвердить свое преобладание? Не имея прозорливости г. Брунова, я увидел, однако же, как неосновательны его замыслы, и никак не спешил предуведомить Казначеева, не видя для него ни малейшей опасности. Еще прежде, чем этот барон употреблен был в Молдавии, всей Одессе известен был он, как самая продажная душа; в Бухаресте же был он пойман в воровстве, в грабеже, уличен, сознался и, неизвестно как, был спасен. Что же с ним после? Что же было с ним наконец? Увы, он русский посол в Лондоне!