Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

В день Светлого воскресенья, 6 апреля, был настоящий светлый праздник. Утром солнце даже палило; но, дабы день сей сделать совершенно приятным, в самый полдень, небо часа на полтора омрачилось, покрылось черными тучами. Великолепнейшая гроза, с блестящими молниями, сильными громовыми ударами и проливным дождем, не причинив никакого вреда, разразилась вид Кишиневом. Потом вдруг всё просияло, всё высохло, и остаток дня можно было назвать райским.

Князь Кантакузин. — Поездка к австрийской границе. — Разбои.

Мне известно было в Бессарабии только шестидесятиверстное расстояние между Бендерами и Кишиневым, и от того хотелось мне, да и нужно бы было взглянуть на другие части сей области. К тому представлялось легкое средство; стоило мне выпросить себе какую-нибудь комиссию и потом разъезжать на казенный счет; но, сам не знаю зачем, от чего и для чего, всегда жаль мне было казенных и общественных денег. Совестно мне было предложить о том графу, а еще совестнее принять предложение областного предводителя Янко Стурдзы, который, намереваясь прогуляться в поместье свое на австрийской границе, упрашивал меня ему сопутствовать. Подумав немного, я однако согласился, ибо убытка тут никому не было. Конечно, по так ловко было мне сказаться Совету и Катакази, от снисходительности которого получил я даже на всякий случай паспорт за границу, чем отправиться вследствие поручения наместника. Так и быть, дело сделано.

Мы отправились во вторник после Светлого воскресения, 8 апреля, не так как в дорогу, а более как на званый пир. В сорока пяти верстах от Кишинева находится местечко, к коему столица сия приписана. Бывший городок Оргей дает свое имя пребольшому лесу, идущему от Днестра до Прута, вдоль берегов последнего и в цынуте своем или уезде заключает и довольно пространный областной город. В нём квартировал с Екатеринбургским пехотным полком командир оного, полковник Александр Филипович Остафьев, человек предобрейший, приятнейший и благоразумнейший, которого, судя по связям его, считали либералом; если он им и был, то втайне и, как мне казалось, даже тайком от самого себя. Он был в самых хороших сношениях в Кишиневе со всеми порядочными людьми, из числа коих я себя выключить не хочу. До Пасхи уведомил я его, что мы будем к нему со Стурдзой, и по этому случаю назвал он и других гостей. Следственно пир был в нашу честь; обед был обильный, и вина сколько хочешь. По тогдашнему обычаю между военными, обед кончился небольшой попойкой. В таких случаях бывал я тверд и осторожен, но улыбка чаще стала показываться на устах и краска на лице добрейшего, всегда умеренного и благочестивого Стурдзы. После обеда надобно было отдохнуть, то есть повыспаться.

К вечеру пошли мы все вместе гулять по городу, который вкратце представлял нижнюю часть Кишинева, только улицы были чище, шире и привольнее. Даже на них простые молдаване в кружок, под цыганскую музыку, со спокойно-веселым видом плясали свою вечную мититику. Далее нашли мы русских, вероятно беглых, которые в числе двухсот душ некогда тут поселились, и, о радость! Я увидел веревочные качели и мальчишек в красных рубашках, которые с лубков катали красные яйца. Достигнув покойного ночлега, любезным Остафьевым нам приготовленного, мы поблагодарили его и совсем простились, ибо чем свет хотели отправиться далее.

Весна на Юге походит на счастливую, беспечную юность; наша же весна на Севере точно болезненная, трудами обремененная молодость. Как наслаждался я 9 апреля! Мы всё ехали лесом, деревья раскинулись и благоухали, высохшая дорога сделалась гладка, и суруджи, по вновь заведенному строгому устройству, везли нас шибко. К часу позднего обеда поспели мы в уездный город Бельцы, которого цынут, не знаю почему, всё еще назывался Ясским. Он был лучше и пространнее Оргея, но не принадлежал казне, а как водилось в Польше, одному богатому владельцу Катаржи, члену Совета, которого оставили мы в Кишиневе. Последний был мужик видный, лет сорока, почти без речей и еще более без мыслей, но которого изысканное франтовство умело дать молдавскому наряду красивость и щегольство. Мы остановились у исправника Константина Фомича Водеско. Исправник был тут не то что у нас, а еще то что в Молдавии, или, лучше сказать, то что супрефекты во Франции. Исключая разве одного Прункуля не было молдавана столь проворного, деятельного и расторопного как Водеско.

Когда бояре женили сыновей своих на гречанках, то не иначе как на родственницах или дочерях господарей и первых сановников. Молдаване несколько пониже соединялись браком единственно со своими соотечественницами. Еще же другие молдаване и особенно молдаванки брачились с цыганской породой. Молдаване pur sang вечно сохраняли свою важность и неподвижность. Зато происходящие от вышеупомянутых смешений несколько теряли ее, и многие из них наружностью и нравом были совсем отличные от своих земляков. Не знаю к какому разряду приписать обязательного Водеско, который упрашивал нас остаться ночевать. Мы оба не согласились, рассчитывая, что среди тихой ночи, на воздухе, погруженные в его сладостную свежесть, уснем мы еще приятнее.

На другой день, 10 числа, часу во втором, приехали мы в Хотин и въехали прямо к ожидавшему нас русскому полковнику, князю Георгию Матвеевичу Кантакузину. У него было неподалеку прекрасное поместье Отаки на Днестре; не знаю почему предпочитал он ему пустой и скучный Хотин. Это была одна из странностей, которые иногда делали неприятным общество человека, впрочем всегда веселого, всегда готового на одолжения. Он был женат на одной княжне Горчаковой, сестре графини Сологуб и чрез это был в родстве со многими знатными домами в Петербурге. Молдавскую боярскую спесь свою соединял он с русскими претензиями на аристократию и кавалерийскими удалыми привычками. Воспитанная в Петербурге княгиня Кантакузина была милая, скромная, приветливая женщина, из тех кои долго еще напоминали собою девиц времен Марии Федоровны и Елисаветы Алексеевны. Её скромность, её пристойность была контрастом с вечным шумом, который наполнял их обитель. Для заезжих в гостеприимном доме был он довольно увеселителен.

В эти дни готовилась тут свадьба. Кантакузин выдавал сестру свою за служащего майора Гаевского и, как богатый помещик, давал ей в приданое мошию или деревеньку. Всё что сказал я выше о молдавских браках относится более ко времени, бывшему до присоединения Бессарабии; с тех пор во множестве молдаванки шли охотно за русских, также за немцев и поляков, в русской службе находящихся. Дети от сих смешанных браков, крещеные в православную веру, по достижении совершеннолетия все с гордостью признавали себя русскими, и это более чем что другое этот край привязывало к России. Свадьба и пир назначены были в воскресение Фомы, следственно три дня надобно было их дожидаться. Стурдза спешил ехать, Кантакузин упрашивал остаться; но возможно ли было вырваться от этого неотвязчивого, настойчивого человека?