Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Мой Стурдза был дальним родственником наших хозяев, но старики любили его как бы ближайшего, а сын был исполнен к нему уважения. Двое суток пробыв в Черновце, никого в нём я не видел, кроме уединенного семейства, посреди коего жил; за то в первый раз еще увидел австрийские владения и австрийские мундиры. С завистью смотрел я на город не весьма обширный, но славно обстроенный и где везде видны были чистота и порядок. Мне не следовало бы забывать, что более тридцати лет сим малым уголком Молдавии владели тогда немцы, что было им время привести всё в устройство и что, если не красотою, то дородством наш Кишинев брал преимущество пред Черновцом.

Посреди площади, на высоком пьедестале, поставлена была статуя Богородицы, и по дороге на каждой почти версте встречалось предлинное изображение распятия. У всех правительств, исповедующих католическую веру, существует обычай в местах, где они водворяют свое владычество, водружать кресты; между язычниками ли, или между православными и протестантами, всё равно, дабы означить торжество христианства над неверными. Не обидно ли должно было это нам казаться? И как в западных губерниях, где уже почти весь народ православный, не снять до сих пор сих памятников польского владычества? Пусть упрекали бы в неверии нас, усерднейших поклонников Креста: он везде нам сопутствует, и мы можем показать наши груди, на которых сияет он почти со дня рождения нашего. Католицизм и германизм везде показывались в сей земле православия.

В версте от города был однако и русский монастырь, только староверческий. В 1823 году император Александр неподалеку от стен его прогуливался один, как вдруг был настигнут целой стаей ужасных псов; он сломил крепкой сук и со свойственною ему отважностью стал защищаться от сих нового рода неприятелей. Жизнь его была в опасности; это увидели из монастыря, прибежали на помощь и просили посетить их обитель. Тогда еще почитался он покровителем сект и его приняли с глубочайшим благоговением. На память оставил он им огромную палку, которая служила ему для защиты; они обделали, оковали ее в серебро с надписью. Мне хотелось видеть и монастырь, и палку, но некогда было. Впоследствии верная, постоянная союзница наша Австрия обратила его в местопребывание раскольничьего архиерея и учредила особую епархию, дабы из России могли стекаться домашние противники нашей веры. Ей хотелось иметь под руками гнездо злейших врагов наших.

Мне понравилось уважение, коим в Австрии пользовалась гражданская часть. Встретив на улице дивизионного начальника генерал-лейтенанта графа Гогенэка в парадном мундире и в сопровождении целого штаба своего, я спросил, что это значит? Мне сказали, что по случаю какого-то императорского праздника он идет с поздравлением к гражданскому начальнику барону Мальцеву, у которого и приготовлен завтрак. А как в Буковине всего только два города, Черновец и Сучава, и она немного более одного из наших Бессарабских цынутов, то и окружной начальник её, крейс-гауптман Мальцев, немного поболее нашего исправника.

Я согрешил: пленившись чрезвычайной дешевизной товаров, я накупил несколько мелочей, да еще полотно для белья. Проезжая обратно нашей таможней, были мы осмотрены до нитки. Но на другой день Фирих, который тут беспрестанно сновал, привез мне в Новоселицы всё купленное мною.

В это время река Прут была в совершенном разлитии, и заливы её потопляли низкие места по дороге. Мы опять должны были ехать на Бельцы, а оттуда, своротив немного, 20-го числа прибыли в местечко Скуляны, на берегу Прута. В нём находился центральный карантин и главная таможня. Это был весьма важный пункт в Бессарабии; мне хотелось его видеть, и снисходительности Стурдзы обязан я за исполнение сего желания. Тотчас по прибытии получили мы от человека, нам обоим незнакомого, приглашение остановиться у него. Престарелый действительный статский советник Степан Федорович Навроцкой, главный начальник над карантинами, был русский старинного покроя; он нас угостил хорошо, как умел, т. е. накормил, напоил и спать положил.

После обеда полюбопытствовал я взглянуть на одно место, года за три перед тем ознаменованное небольшим историческим происшествием. Когда возмущение в Молдавии произвел Ипсиланти, то набранное им войско было не весьма многочисленно; жители не охотно к нему приставали, и оно по большей части состояло из Арнаутов. Тщеславие всех бояр в Валахии и в Молдавии и даже всех богатых и зажиточных людей в двух княжествах заставляет их иметь в услужении по нескольку, иногда целый десяток, Арнаутов, богато одетых и вооруженных; все они, в надежде на грабеж, кинулись к Ипсиланти. Но при первой встрече с вошедшими турками, сие слабое и неустроенное войско было разбито на голову. Ипсиланти бежал в Австрию, а хотинский приятель наш Кантакузин, с остатком воинов, спасаясь без оглядки, сильно преследуемый неприятелем, был им приперт наконец к самому Пруту, в виду Скулян. Он переплыл реку под картечными выстрелами и пристал к таможенным строениям, посреди коих упало, говорят, неприятельское ядро. Русский отряд был вытянут по берегу, и начальствующий над ним послал сказать турецкому начальнику, что если сие продолжится, то будет нарушением мира; тогда только пальба прекратилась. Помогать сим возмущенным было столь же невозможно, как и предать их. В этом месте, на которое внимательно смотрел я, Прут весьма узок, и он один спас бегущих от совершенного истребления.

Сие спасение имело однако некоторые вредные последствия. Арнауты рассеялись по Бессарабии; некоторые из них поступили в услужение к боярам, многие же стали отдельно грабить по дорогам, были схвачены и населили острог; другие пристали к большой разбойничьей шайке, которая страх распространяла до самых окрестностей Кишинева.

Не дождавшись пробуждения г. Навроцкого, 21-го числа оставили мы Скудяны. Через час доехали мы до одной длинной, отлогой горы, которой откос тянется более чем на три версты. На ней не было ни одного деревца; тем примечательнее на её зелени казался белый, каменный обелиск, не очень высоко на самой середине её спуска возвышающийся: это был памятник, воздвигнутый наследниками князю Потемкину, на том самом месте, где на земле и на открытом воздухе испустил он дух. Не знаю кем храним этот памятник, но никаких следов разрушения на нём не было еще заметно.

Достигнув конца отлогой горы, надобно было вдруг подыматься по крутой горе, густым лесом покрытой. В этом месте, похожем на трущобу, явились нам три казака, вооруженных заряженными ружьями и пистолетами. Они обязаны были сопровождать путников и охранять их от нападений разбойничьей шайки, о которой сейчас я говорил и которая иногда тут показывалась. Это было совсем не весело. Долго ехали мы сим опасным, мрачным лесом; хранители наши менялись. Наконец, благополучно выехали мы из него и вскоре потом увидели Кишинев, куда и прибыли часу во втором по полуночи.