Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

На замечание, как трудно будет молдавским судьям разбирать дела, а судящимся оспаривать права свои на языке, им незнакомом, они возражают, что тем лучше и скорее молдаване выучатся по-русски, а покамест можно с определений гражданского и цынутных судов выдавать тяжущимся переводы на молдавском языке. Что же касается до затруднения иметь из России достаточное число хороших и способных чиновников и канцелярских служителей для наполнения ими мест по области при сем новом порядке вещей, особливо, когда пугает одно её имя и ее считают в соседстве с Грузией: то они полагают, и мы тоже, что этой беде помочь легко, лишь бы только отъезжающим сюда для службы поставлены были в виду некоторые выгоды, коими доселе здесь не пользовались. Всякому, кто решается ехать в Сибирь или Грузию, с условием прослужить там три года, дается при отъезде следующий чин; хотя Бессарабия и не столько отдалена от обеих столиц и в ней климат умеренный и здоровый, но соседство с чумой и вообще невыгодные о ней слухи у многих отнимают охоту тут поселиться и продолжать службу; да к тому же люди много зависят от привычек, и Бессарабия менее Сибири нам известна, и так, удивительно ли, что и без получения чина скорее согласятся туда ехать? В отвращение такового препятствия, кажется, нужно служащих здесь, по крайней мере на несколько лет, освободить от непременной обязанности выдержать экзамен для получения чинов пятого или осьмого классов; сама справедливость того требует: ибо высочайший о том указ состоялся в 1809 году, а Бессарабия присоединена только в 1812, и долго о сем постановлении здесь никто и не ведал. Если Государь окажет здешнему краю такую милость, то совершеннолетние молдаване, теперь праздные по неимению надежды к повышению, разделяющие непростительную слабость наших земляков и столь же чинолюбивые, как и русские, толпами бросятся служить и учиться нашим законам и языку; тогда и начальнику легко будет лучшего любого чиновника вызвать сюда из Петербурга [61].

Есть люди, которые опасаются всякой общей перемены в Бессарабии и находят свою пользу в расстроенном её теперешнем положении. Они утверждают, что введение здесь совершенно русских обычаев и законов может иметь вредные последствия. Если наше правительство имеет тайное намерение присоединить некогда к России Молдавское и Валахское княжества, которые столько раз уже нашими войсками были заняты, то должно опасаться, по мнению их, чтобы не были мы встречены более как неприятели, нежели как спасители. Напрасно! Когда до молдаван запрутских дойдет слух о спокойствии и безопасности, которыми пользоваться у нас будут единоземцы их, когда собственность будет здесь ограждаема законами, то Молдавия, может быть, опустеет; тысячи начнут перебегать к нам и станут населять обнаженные пустыни Буджака. Конечно, бояре еще более нас не полюбят и будут стараться вредить нам, но что могут они сделать? В искусстве наших генералов, в храбрости наших солдат скорее найдем мы вернейший залог наших будущих завоеваний, чем в содействии малодушных и бессильных соседов наших, обеспеченных и подавленных турецким игом. Но нет, у нас и не думают о завоеваниях; мы, видно, устали от побед! О, если б, потеряв навсегда прекрасный призрак славы, и в самых бедствиях великие народы утешающий, могли мы сей дорогой ценою купить внутреннее наше благосостояние! Если б оживились у нас промышленность, торговля, науки и художества, если б апостолы невежества лишились власти противиться успехам просвещения, и смелые мысли, без коих нельзя достигнуть ни до чего высокого, перестали пугать наших цензоров; если б в судах наших воцарилось правосудие, если б в отечестве нашем иностранцы не предпочитались бы во всём природным жителям, и русским оружием покоренные народы, за великодушие своих победителей, не осмеливались более платить им явною ненавистью и презрением; если б наши офицеры научились уважать гражданскую службу, перенесли бы в судебные места благородство, неразлучно сопряженное с званием военного человека и там сделались бы столь же непричастны гнусному корыстолюбию, сколько на поле битвы были недоступны страху; если б утвердилось наше древнее Православие и сердечная, истинная набожность заступила место всех смешных и отвратительных бредней, нам за святость выдаваемых; если б мы шли, хотя медленными шагами, но шли к освобождению от рабства миллионов наших соотечественников, и они перестали бы содрогаться от ужасной мысли, что сегодня или завтра могут сделаться собственностью не только какого-нибудь иностранца, но первого армянина или жида, довольно богатого, чтобы купить их свободу, наперед купив себе чин; если б, если б всё сие исполнилось: тогда могли бы мы не пожалеть о столь великой потере, и возмужалый русский народ, вступая в другой возраст, нашел бы новые пути ко славе. Так точно молодой человек, пресыщенный наслаждениями любви, утомленный победами над красотой, вступая в зрелые лета и соединяясь брачными узами, в обязанностях супружества и в занятиях хозяйственной жизни находит новое, неизвестное ему блаженство.

Да совершится же хотя часть наших желаний! Да поможет Бог Государю нашему в благодетельных его намерениях и да внушит ему лучшие средства к их исполнению! Да возвратятся к нам первоначальные прекрасные годы его царствования, сие незабвенное время, когда вся земля русская исполнена была благополучия, веселия, надежд! Да сердце его, сокровище России, воспламенится новою любовью к верному народу, иногда недовольному, но никогда любить его не перестававшему! Да здравствует он, хотя бы!

Конец Александрова царствования. — Дамская колония в Крыму. — Чума. — Торги на откуп. — Рознаван и Гика. — В. Ф. Тимковский.

Приближался конец первого двадцатипятилетия девятнадцатого века. Всеобщий мир, устроенный сонмом царей на Венском съезде или, лучше сказать, тем, кого почитали все их главою, всё еще существовал. Беспокойный дух, следствие революционной бури, покушался было его нарушить; но его искусством и могущею волею был опять восстановлен. Двойная победа его над диктаторством Наполеона и над рождающимся после того безначалием должна была наполнить душу его справедливою гордостью и доверенностью в самому себе. Но, нет, очарование исчезло; как он, так и Европа не могли долее обманывать себя. Он предвидел новые беспокойства и Россию посредством военных поселений намеревался обратить в обширный стан блюститель всемирного спокойствия.

В продолжении более полутора года по выезде моем из Петербурга, не случилось мне видеть ни одного приезжего оттуда, мне хорошо знакомого человека, ни с кем не завел я там переписки, и, посреди забот моего нового рода служения в новом краю, сделался я почти чужд городу, в котором провел большую часть жизни. Однако, хотя изредка, доходили и до меня сведения о том, что там происходило. Сии известия мне казались успокоительны. Противодействие прежнему образу мыслей продолжалось, усилилось, удвоилось. Я не знал, что, к сожалению, самые плохие, даже вредные орудия были на то употребляемы.