Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

Карпов и Каспаров. Каспаров придумал свою политическую игру, суть которой заключается в том, что Карпов — апологет застоя, а он, Каспаров, — человек нового мышления.

Всякие политические интриги противопоказаны шахматам. Интриги ищи там, где критерии размыты. Кто лучше играет на скрипке: Иванов или Петров? Мне нравится Иванов, а вам — Петров. Вот тут начинаются интриги. А если я умею двигать пешки так, что никто не может у меня выиграть — это уже критерий абсолютный, тут уж интриговать пустое дело.

Выступление Распутина по ТВ. Он хороший писатель и никакой мыслитель. Так бывает. Всё, что не относится к экологии, порождает у него мозговое смятение. Сам придумывает врагов, чтобы показать, как умело и хитро он их побеждает. Я ощущаю, какая у него путаница в голове.

Больше всего сегодня мне хочется проснуться бодрым, чтобы нигде ничего не болело, чтобы хотелось петь в клозете, чтобы, когда брился, от меня бы искры сыпались. А я просыпаюсь и в тот же миг в голову мою вонзаются мысли о книге [87] Имеется в виду книга «Королёв. Факты и мифы». , об общей её идее, об отдельных частях, главах, фразах, словах. И вот уже с постели встаёшь не как молодой физкультурник, а как озабоченный смотритель зоологического музея, обнаруживший моль в львиной шкуре.

Что такое проза? Это — «безответственная» документалистика. Даже «Война и мир». Ведь там же реальные люди, которых Толстой знал, реальные переживания, которые известны ему, скажем, по Севастополю. А «безответственность» нужна, чтобы быть свободным: послать героя, куда хочешь, влюбить в кого хочешь, а понадобится — совсем похоронить…

Никто никогда не убедит меня, что писать хорошую прозу труднее, чем хорошую документалистику, как никто не убедит, что между художественной и документальной литературой лежит пропасть. Это чисто условное деление, которое мы ещё до литературы придумали в науке, забыв о единстве природы. Я уже писал о том, что определить точно, где кончается растение и начинается животное — трудно. Где границы разума? Начинаем разбираться и видим, что сами всё запутали. Но там — объективно, вне нас прекрасно существующая природа, и сознаться в ошибках легче, чем в литературоведении, экономике, политике, объективно, вне нас не существующих. Нельзя делить литературу на художественную, документальную, приключенческую, фантастическую, детскую. Уже совсем глупо делить на военную, сельскую, городскую. Всё это надуманно и изобретено несостоявшимися писателями, которые стали критиками. Отличие всех этих литературных жанров от природы только в том, что природа не может быть «плохой», а литература может.

Вечером сам себя смотрел по ТВ в КВН. У команды Днепропетровска главный радетель перестройки — Буратино. Я сказал, что нельзя допустить, чтобы во главе перестройки стояли люди с деревянными головами. Эту мою реплику вырезали.

Стоят душные жаркие дни. Утром вся трава, кусты и деревья мокрые, но не умытые, а потные. Катается по краям неба гром, налетает ветер, потом срывается дождь яростный, но какой-то бессильный, понимающий, что с этой жарой и духотой ему не справиться.

Страшная новость: у Марка Шустера — рак лёгких. Портной [88] Портной Лев Маркович — доктор медицинских наук, профессор МОНИКИ. сказал: рак очень плохой, стремительный, безнадёжный. Надежды — 1 %.

Марк Аронович Шустер умер в 1990 году.

Читал мемуары Аджубея. Сочинение его представляется мне неудачным потому, что 80 % того, что он написал, и я, и другие могли бы написать, обложившись старыми газетами. Где он сам? Где Суслов? Где весь механизм власти эпохи Хрущёва?

Женя [89] Е. М. Альбац. вроде бы сломала ногу, вроде бы перелом лодыжки. Гипс, как сапог. Она ревёт. Положение действительно тяжёлое. Она вот-вот родит. И здоровой матери с младенцем тяжело, а хромой подавно. Привёз её на дачу. Вечером позвонил Портной, предложил приехать в МОНИКИ и разобраться с лодыжкой. Рентген не показал перелома. Женя счастлива! Дома она лежит с огромным животом, обложив ногу замороженными в холодильнике продуктами, похожая на богиню плодородия.

Приснилось мне, что Марик Шустер пришёл в баню и целует меня, а мне неприятно, что он меня целует, потому что я знаю, что он болен раком, знаю, что рак не заразен, но всё-таки мне неприятно…

Ужасно жалко Марика. Славный, умный. Весть эта — как звонок в театральном фойе. Толпимся, беседуем, закусываем, разглядываем хорошеньких женщин. Да, спектакль будет, он непременно начнётся, он обязателен, но ещё есть время… И вдруг — звонок! И уже гасят свет…

23.7.88

Главная тема разговоров в Переделкино всех праздношатающихся: родила Женя или не родила. Мотался целый день по Москве, а едва приехал — ходоки из Дома творчества. «Не родила!» Есть очень хочется на нервной почве. Отломил кусок холодной курицы, наложил кабачков, тут-то меня и осенило ещё раз позвонить в роддом.

— Родила! Девочка! 3,5 кг! 50 см!

— А как мама?

— Здорова.

— А девочка?

— Красавица!

— Да плевать мне красавица — не красавица, здоровенькая ли?

— Врачи говорят, здоровенькая…

Ну, вот и всё! У меня дочка! Хожу по пустой даче какой-то шальной. Звонил всем по телефону, но застал только Чуду [90] Ю. В. Чудецкий. . Взрыв ликования. Он всегда мне говорил, что я неполноценный отец, потому что у меня нет дочери. Я слегка очумелый. Собрался пить чай. Пришли Разгоны. Выпил с ними бутылку коньяка. Они очень тепло говорили о нас с Женей…

29.7.88

«Дым коромыслом». Но почему? Что это значит? Коромысло кривое, и дым кривой? Какой в этом смысл?

Первые впечатления от дочки. Ребёнок, безусловно, мой: видно по ноготкам, у всех Головановых широкие ногти. Чуточку раскосенькая, как надо для шарма. Красиво разрезаны глазки. Подбородок скорее мой, но что-то и от мамы («устремлённое вперед!»). Очаровательные длинные волосики. Все говорят, что похожа на меня. Иными словами — ребёнок чрезвычайно умный и симпатичный.

Женя хочет назвать её Мариной в честь своей подруги, погибшей под колесами поезда. Не надо бы…

4.8.88

Вчера окончательно решили переименовать Марину в Ольгу. Ольга Ярославна! Великолепно!!

14.8.88

Читал в «Огоньке» рассказ Жени Добровольского «Крупные неприятности». И совсем уже поверил, что рассказ хороший, когда подметил одну точную строчку: «…с мягким чмоком вколов топор в бревно…» Свежо! А через страницу читаю: «…он утирает нос, как-то у него это очень ловко, с мягким чмоком получается…» И рассказ для меня разрушился. Вижу уже не картину, а чертёж. У Чехова, Бунина, Набокова таких, и куда лучше, «мягких чмоков» — бездна. Они их не жалеют, не берегут, на смену им от соприкосновения с жизнью сразу приходит что-то обновлённое, единственное, неповторимое, как само это соприкосновение…