Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 2. 1970–1980

Курс немецкой марки в то время составлял примерно 36 коп.

Дом молодёжи во Франкфурте — помесь ночлежки с клубом. Изжелто-смуглые, болезненные в своей худобе индусы в ладно закрученных чалмах. Развинченные негры. Лохматые немцы в дорогих, нарочито мятых и заляпанных пиджаках.

Все газеты пахнут одинаково. До того, как начинаешь их читать.

У нас на «Правде» набирают за 1 ч 10 000 знаков, а немцы на похожих линотипах — 8000. Зарплата полиграфистов — 8 марок 64 пфенига в час. Пересчитал на наши деньги. Получается около 550 рублей в месяц.

Профсоюзный босс Ганс Вернер Вурциус устроил нам в деревушке Шпретлинген замечательный ужин с поросёнком и бочонком апельвайна — яблочного вина, гордостью здешних земель. Попутно выпили 2 ящика пива. Происходило это гулянье в бюргерхаузе — нечто среднем между клубом, рестораном и домом культуры. В полночь уехали все очень довольные. Вурциус угодлив, расхваливает нас, многократно говорил о своей любви к ГДР. Председатель городского союза журналистов Франкфурта Йорк Барщински — боец, какой-то очень целенаправленный, как все немцы, но, слава Богу, хоть с юмором.

Мелкий дождичек, такой редкий, что в окно его не видно. Одни машины включают дворники, другие не включают, что оспаривает мнение о немецком единомыслии. В Москве мне постоянно виделась солнечная Германия, но пока солнце выглянуло только один раз буквально на минуту, когда мы рассматривали развалины римских бань. Каждый уважающий себя город в Европе обязан иметь развалины римских бань.

В начале осени 1941 г. фашисты разбомбили на углу Садового кольца и моего родного Лихова переулка керосиновую лавку. Тогда я подобрал осколок бомбы величиной с палец и хранил его, как память о войне. Отправляясь в Германию, я задумал вернуть осколок на его родину. В этом, как мне казалось, была некая высокая символика, но теперь я понял, что на самом деле это мелкая и довольно подленькая мстительность. Здесь живут другие немцы, совсем не те, кто бросал бомбы на мой Лихов. Но даже, если и те, я не должен возвращать им этот осколок, потому что они ПОКАЯЛИСЬ! Они были больны коричневой чумой, но они выздоровели! Почему же мы постоянно напоминаем им о фашизме, расчёсываем их ранки, всегда и везде упорно ищем симптомы рецидива? Я понял здесь, что делать так не надо, что это — неблагородно и несправедливо по отношению к немцам [197] Осколок я привёз обратно в Москву. .

Но, одновременно, я ничего не могу с собой поделать, когда слышу немецкую речь! Всё время убеждаю себя, что это великий язык, на котором говорили Бетховен, Гёте, Эйнштейн, но звуки этого языка режут мой слух. Очевидно, это навсегда, и умрёт только вместе со мной.

Очень простенький эпидиаскоп на столе учителя позволяет ему проецировать на экран любые чертежи и рисунки. Отчего наши учителя так не делают? Такой примитивный аппаратик вполне самому сделать можно.

В гимназии полный 13-летний курс оканчивают примерно 10 % от всех учеников. Сейчас этот процент вырос, а количество мест в университетах не стало больше. Классы большие. Квадратные легонькие столы с ножками из металлических труб. Стол учителя с эпидиаскопом, экран, доска, телефон (думаю, что внутренний), умывальник, ящичек с бумажными полотенцами. На полу мышастый, с прозеленью (и снова вспоминаю: такого цвета были фашистские шинели!) ковёр, непонятно как не залитый чернилами. На столах ничего не вырезано перочинными ножиками, на стенах ничего блудливого не написано, рядом с раковиной нет лужи, эпидиаскоп не сломан, хотя дети — сущие разбойники. Обязательный для каждой школы в любой стране болван-переросток, умеренно лохмат, не смеётся, а гогочет, крутит в руках лисий хвост и бьёт хвостом девчонок по щекам. Болваны — интернациональны, и это как-то успокаивает.

Такая пропорция получается: дороги в СССР так относятся к дорогам в ФРГ, как дороги в ФРГ относятся к дорогам в США.

Эволюция фирменных знаков знаменитого мейсеновского фарфора:

Гигантский химический концерн «Хехст». Искусственные волокна, красители, лекарства, удобрения. Оборот — 15–20 млрд, марок. Работает 180 тыс. человек. В Гессене — 86 тыс. Из них 4 тыс. учатся и ещё 4 тыс. повышают квалификацию по 50 направлениям производства. Обучение добровольное, конкурс — 3–4 человека на место. Модная профессия — механик по точным приборам: 6 человек на место; аппаратчик, где надо физически вкалывать — 0,5 человека на место. Срок обучения 3 года. Стипендия — 300–400 марок в месяц. В концерне около 10 тыс. человек работают в исследовательских секторах, что позволяет обновлять производство каждые 10 лет. Пенсионный возраст 63–67 лет, женщины — 60 лет.

Обед за 22 рабочих дня в заводской столовой стоит 15 марок: чашка бульона, кусок свинины, картофель, молодая фасоль, яблоко. В кафе один такой обед стоит 8–10 марок.

Зарплата генерального директора концерна 33 тыс. марок в месяц.

У «Хехста» 42 200 акционеров. Ни один акционер не имеет более 1 % акций концерна.

Бавария похожа на мосфильмовские выгородки декораций для съёмок детского фильма по сказкам братьев Гримм. Светлые, с кремовым отливом домики исписаны пейзажиками и фигурками, золоченые, вычурные, «рококошные» рамы окон нарисованы с тенями, но всё-таки вся эта кинематографическая, нежилая, туповатая прилизанность вызывает тоску. Хочется пристроиться где-то в уголке этого баварского пейзажа и насрать. Но объяснить это желание немцам невозможно. Не поймут. И, наверняка, осудят. И при этом будут совершенно правы. Некий дьявольский круг восприятия.

Быстрые чистые ручьи. Свежий ветер летит с гор, и так тихо, что будильник на столе оглушает. Здесь очень хорошо спать и лечить раны сердца. В поезде я спал едва ли больше 4 ч, принял холодный душ, побрился, надел свежее бельё и сразу бодро помолодел.

С бургомистром Гармиш-Партенкирхена господином Филиппом Шумппом.

Прием у бургомистра Гармиш-Партенкирхена Филиппа Шумппа. Удивительно приятный, бодрый весёлый старик. Пригласили его вечером в гости в Дом молодёжи, где мы остановились. Приехал! И привёз с собой алюминиевую бочку пива. Все наши ликуют, но бургомистр сказал, что открывать бочку мы должны сами. Пробка запаяна толстой металлической фольгой, пробить которую нужно с одного удара, загнав в бочку трубку с краном, иначе пиво будет фонтанировать. Я долго прицеливался, шарахнул что было силы, и, к великому ликованию окружающих, точно загнал эту проклятую трубку. Оставив бочку на разграбление ребятам, сели с бургомистром за бутылку «Кубанской». Сначала он нёс какую-то чушь о сыне, чуть ли не коммунисте, который прячется в Швейцарии. (Наверное, спутал сына с Лениным. Зачем ему прятаться, если компартия в ФРГ не запрещена?) Потом захмелел немного и рассказал о своём походе в Россию в 1941 г. Он был ефрейтором в пехоте. Зимой в лютый мороз они шли в одну деревню, где надеялись отогреться. А когда пришли, оказалось, что деревня вся сожжена, нет ни одного дома, только сарай, в котором стояли лошади.