Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

— Вот знаешь, что мне в Венгрии нравится: венгры не делают посещение ресторана событием. Вот смотри, папа с дочкой танцуют, просто пришли поужинать…

А я вижу, как «папа» расстегнул у «дочки» на спине молнию и запустил туда «щупача»…

Как мне хочется в Москву! Там — мороз, там можно разговаривать с прохожими, там не надо глазеть на витрины…

Из письма в редакцию (орфография сохранена). «Дорогая редакция! Я вас прошу ответить мне, что правильно ли я поступила, мне об этом случае даже стыдно писать. Я решила в девушках стать матерью, чтобы воспитать своего ребёнка на благо нашей любимой Родины, для будущего строительства коммунизма. Я призываю всех девушек, чтобы они следовали моему примеру. Подумайте, сколько девушек в нашей стране, и если каждая поступит так, как я, то сколько населения станет в нашей стране! Советский Союз по численности населения займёт первое место в мире! Дорогая редакция! Прошу ответить, правильно ли я поступаю и правильные ли мои предположения на будущее. Фамилия своего я сейчас указывать не желаю, когда ответите, тогда напишу…

Мой адрес: Белгородская область, ст. Прохоровка, ул. Карла-Маркса дом № 40 Черновой Анастасии Игнатьевне (для Веры)».

У нас сегодня происходит встречное движение: рабочий поднимается до уровня инженера, но при этом инженер опускается до уровня рабочего.

Всё говорим об утончённом европейском вкусе эстонцев. Где он? На одной конфетной коробке розовощёкие влюблённые изготовились к поцелую. На другой — картинная Кармен танцует сарабанду. Фарфоровые белочки с золочёными хвостами. Шуршат бумажные цветы.

Письмо в редакцию:

«Я не могу и не хочу писать о всех сокровищах Асуанской долины, которые необходимо спасти. Об этом лучше могут рассказать специалисты. Но я знаю, что, даже читая об этих шедеврах, становишься богаче, а ведь посмотришь такое чудо — не забудешь всю жизнь. Спасение памятников Нубии будет вторым рождением этих чудесных сооружений, и оно войдёт в историю…

Думаю, что придёт время, и я сам смогу полюбоваться бессмертными шедеврами. Мне 30 лет, и, по-моему, в моём возрасте такие мечты не могут казаться несбыточными. Но моя Наташенька — ей 3 года — несомненно их увидит…

Я люблю гидростанции (люблю — это наиболее точное выражение), я читаю о них все сообщения, интересуюсь строительством, мощностью, сроками ввода в действие агрегатов всех крупных ГЭС (очень сожалею, что редко рассказывают о работах на Хуанхэ). С большим интересом и гордостью отношусь и к Асуанской ГЭС, строящейся при помощи Советского Союза. Но гибель памятников Нубии не может оставить равнодушным ни одного человека. На этом я кончаю своё письмо и ещё раз очень прошу помочь мне в моей просьбе… Старший инженер-лейтенант Владимир Георгиевич Роев, Совгавань, в/ч 30 919».

А просьба в том, что Роев хочет перевести 1000 рублей в адрес Комитета по сохранению памятников. В 1956 году он окончил военно-морское училище инженеров. С тех пор служит на Тихоокеанском флоте.

Какое прекрасное письмо!

Дежурю в редакции. Пошел ночью в буфет, и вдруг вызывают к главному. Ещё, как говорится, молоко на губах не обсохло…

(Подслушал в студенческом общежитии)

(Авторство приписывают Михаилу Светлову)

Жители некой неведомой планеты переговариваются друг с другом, меняя цвет своей кожи. По их телу всё время бегут разноцветные волны. Они то темнеют, то светлеют, то ярко вспыхивают, то угасают. Выражать свои мысли и чувства они могут гораздо точнее и тоньше, чем жители Земли.

Петр Александрович Мантейфель.

Вчера в «Известиях» прочёл о смерти профессора Петра Александровича Мантейфеля. Я знал его, бывал у него дома весной 1959 года. Он жил в настоящей московской коммуналке с велосипедами и сундуками в коридоре. Комната Мантейфеля — узкий «пенал», сумрачная, неуютная, с единственным окном на стену дома в тёмном дворе. На всех вещах в комнате — налёт многомесячного запустения. Одна стена — высокие полки с пыльными книгами. На другой стене — рога оленя и охотничье ружьё. Под полками стоял небольшой письменный стол, уставленный какими-то случайными вещами: микроскоп, разновесы, пишущая машинка, листы, исписанные детским корявым почерком.

Пётр Александрович говорил напевно, с особой мягкостью, присущей старикам. Я подумал, что он рад моему новому приходу, так как со мной можно поговорить. Очевидно, он очень одинокий человек. Заочно я познакомился с Мантейфелем ещё в своём довоенном детстве, когда прочёл его замечательную книгу «Рассказы о животных». Он долгие годы проработал в Московском зоопарке и сделал для него много полезного. И теперь он с радостью вспоминал разные случаи из жизни животных, рассказывал о своей работе в зоопарке. Я не задавал вопросы, он сам переходил с одной темы на другую.

Пётр Александрович почти совсем ослеп, на машинке ему печатала племянница, с которой он меня познакомил, удивительно неприветливая женщина лет 30–35, живущая где-то под Москвой и изучающая крыс. На машинке она составляла картотеку небольших новелл, которые Мантейфель писал (или диктовал?) для своей будущей книги. Он предполагал, что их будет около 200, показывал мне их тематический список, некоторые уже были написаны, я отобрал несколько, и они были опубликованы в «Комсомолке».

Уже тогда Пётр Александрович выглядел плохо: дряхлый, бледный, слепой. Он числился профессором Ветеринарной академии, но работать, конечно, уже не мог. Мне говорили, что у него есть сын, известный учёный, доктор наук, но в это трудно поверить, разглядывая ту убогость, в которой он жил.

(Стишок из детской книжки-раскладушки)

Все мы — дети Солнца. Сегодня первый по-настоящему весенний день. Неистово чирикают воробьи, и даже лужи какие-то весёлые. И ото всей этой карусели немного кружится голова.