Евгений Шумигорский - Император Павел I. Жизнь и царствование

Император был рад, что сбросил с себя, как он выражался, то императрицы и удалил от себя людей, ей преданных. Многие, по самым ничтожным поводам, были высланы из Петербурга, в том числе графиня Буксгевден, подруга Нелидовой; тогда и Нелидова сама пожелала следовать за своей подругой в ее имение, в замок Лоде, и просила на это разрешение государя, заклиная его в то же время, в своем письме по этому поводу, не доверяться Кутайсову. Павел Петрович был крайне огорчен этим намерением своего друга и пытался удержать ее в Петербурге. «Я не понимаю, — писал он ей между прочим, — причем тут Кутайсов или кто другой в деле, о котором идет речь. Он или кто другой, кто позволил бы внушать мне или делать что либо, противное правилам моей чести и совести, навлек бы на себя то же, что постигло теперь многих других. Вы лучше, чем кто либо, знаете, как я чувствителен и щекотлив по отношению к некоторым пунктам, злоупотребления которыми, вы это знаете, я не в силах выносить. Вспомните факты, обстоятельства. Теперь обстоятельства и я сам — точь-в-точь такие же. Я очень мало подчиняюсь влиянию того или другого человека, вы это знаете… Клянусь пред Богом в истине всего, что я говорю вам, и совесть моя пред ним чиста, как желал бы я быть чистым в смертный свой час. Вы можете увидеть отсюда, что я не боюсь быть недостойным вашей дружбы». Считая себя правым по отношению к императрице, Павел не замечал крайней опасности, которой он мог подвергнуться, благодаря недостаткам своего характера — особенно в это время, когда своими преобразованиями он возбудил против себя столько врагов и недоброжелателей. Императрица Мария, горячо любившая своего супруга, ясно сознавала, что после удаления Нелидовой возле Павла Петровича не оставалось более никакого сдерживающего элемента. «Сколько бы Иван (т. е. Кутайсов) ни говорил императору, — писала она Нелидовой, — что, по мнению общества, вы и я вместе управляем им и его действиями, — он не может поверить этому, не припомнив себе, что мы только противодействовали его горячности, его гневным вспышкам, его подозрительности, заклиная его оказать какую либо милость или пробуя воспрепятствовать какой либо жестокости, которая могла бы уронить его в глазах его подданных и отвратить от него их сердца. Преследовали ли мы когда либо другую какую либо цель, кроме его славы и блага его особы, да и могли ли мы, великий Боже, иметь что либо другое в виду, вы — как вполне преданный, истинный его друг, я — как его друг, как его жена, как мать его детей? У нас никогда не хватало низости одобрять императора, когда этому препятствовала наша совесть, но знаю, какое счастие испытывали мы, когда имели возможность отдавать полную справедливость его великодушным поступкам, его добрым и лояльным намерениям!»

Но надеждам Марии Феодоровны, что Павел Петрович еще может возвратить ей свою дружбу, не суждено было осуществиться, тем более, что популярность, которую приобретала императрица, управляя воспитательными и благотворительными заведениями, начали выставлять опасной для императора и империи. Кутайсов и другие лица, окружавшие государя, постоянно питали его подозрительность, намекая, что императрица преследует честолюбивые цели и, пользуясь недовольствием гвардии и дворянства, может повторить революцию 1762 г. «Если вы, сударыня», сказал однажды Павел своей супруге, «захотите когда либо сыграть роль Екатерины II, то, по крайней мере, не ожидайте встретить во мне Петра III». После удаления Нелидовой в замок Лоде, император велел даже вскрывать переписку ее с императрицей, чтобы судить о чувствах и намерениях своей супруги. Положение Марии Феодоровны сделалось вскоре невыносимым, так как все лица, оказывавшие ей участие, были подозрительны для государя, и она думала даже отказаться от управления воспитательными и благотворительными заведениями; в конце концов ей пришлось обратиться к Павлу Петровичу «с единственной просьбой» — относиться к ней вежливо при публике. Главным мотивом ее поведения стало теперь желание оправдать себя пред общественным мнением в происшедшем супружеском разрыве. «После моих родов, — писала она Плещееву, — кончина моей матери до такой степени расстроила мое здоровье, что император хотел поберечь меня. Вы знаете, что затем он отправился путешествовать. По возвращении его я решалась четыре раза говорить с ним (мне стыдно делать подобное признание, но, признаюсь, я ожидала этого оборота дел и считала своею обязанностью предупредить его), что мое здоровье восстановлено, что Рожерсон, Бек и Блок уверили меня, что новая беременность не подвергнет меня никакой опасности и что, моя обязанность сказать ему это. Император возразил мне, что он не хочет быть причиною моей смерти и что, вследствие последних тяжелых моих родов, это лежало бы на его совести». При дальнейшем разговоре Павел объяснил «qu’il était tout à fait mal au physique qu’il ne connaissait plus de besoin, qu’il est tout à fait nul et que ce n’était plus une idée qui lui passait par la tête, qu’enfin il était paralysé de ce côté»… Невероятно, — продолжала Мария Феодоровна, — но он дает другим понять, что его нездоровье является последствием моей вины… Я надеюсь, что все честные люди любят и уважают меня, равно как и общество… Сообщите мне, что говорят в обществе; я страдаю от изменения настроения общества по отношению к императору: оно раздирает мое сердце, которое желало бы видеть его любимым и уважаемым… Меня уверяют, что общество меня любит, что оно довольно моим поведением в эти трудные времена и моим благоразумием». Великие князья Александр и Константин Павловичи также чувствовали недоверие к себе со стороны отца, знавшего о их доверии к матери. Дурной прием встретили у императора и два брата Марии Феодоровны, принцы виртембергские: Фердинанд и Александр, бывшие на австрийской службе и явившиеся в июле 1798 г. в С.-Петербург просить государя оказать Австрии немедленную поддержку всеми военными силами империи. Но Павел ограничился только посылкою на помощь Австрии 16-тысячного корпуса Розенберга и, в ответ на настояния принцев, заметил им, что, прежде чем вмешиваться в дела своих соседей, он желает упрочить счастие своей империи. К принцу Фердинанду император относился вообще холодно и однажды даже повернулся к нему спиной в присутствии всего двора. Для императрицы Марии такой образ действий императора был тем прискорбнее, что Фердинанд явился просить руки великой княжны Александры Павловны для эрцгерцога Иосифа, палатина венгерского, и она боялась, что император может помешать осуществлению этого брачного проекта. Когда, вслед затем, корпус Розенберга, по вступлении своем в пределы Австрии, стал получать от австрийцев недостаточное количество провианта, то император приказал Розенбергу распустить войска и расположить их по квартирам до тех пор, пока австрийцы не образумятся. Венский двор спешил исправить свою ошибку и, по желанию императора Павла, приказал принцу Фердинанду, возвратившемуся из Петербурга, иметь личное, ближайшее попечение о нуждах и удобствах русских войск.