Иван Шевцов - Орел смотрит на солнце

Последнее сообщение до глубины души взволновало писателя.

— Опять льется кровь! — возмущенный, потрясал он газетой, расхаживая по террасе. — И кого? Детей, женщин!.. Беззащитных истребляют цивилизованные дикари. И они еще смеют называть себя потомками Данте и Гарибальди!

И выходил во двор, спускался по каменным ступенькам к винограднику, где стояла его любимая скамейка, садился тяжело, с размаху откинувшись на спинку, и вслушивался в тишину, смотрел на море. Тихо было в небе, по-южному лазуревом; тихо было на вершинах гор и на море. Но сквозь тишину писателю слышался далекий гул орудий и взрывы бомб, бравурные марши медных труб и барабанная дробь.

За обедом он спрашивал жену:

— А как вы считаете, Христина Михайловна (они всю жизнь были на «вы»), абиссинская авантюра не есть ли начало новой мировой войны?

Христина Михайловна знала: вопросом он высказывает то, о чем много думал.

— Ведь они могут вот так же и на нашу страну обрушить бомбы… — говорил он. — А что им стоит, — опьянеют от крови и легких побед…

— Советский Союз не Абиссиния, Сергей Николаевич, — отвечала жена, — у нас тоже есть самолеты…

— Все это верно… Так-то оно так… Важно, кто сидит в самолете, какие у него нервы… — продол-жал он размышлять вслух. — В прошлую мировую войну солдаты наши не хотели воевать… Фронт разваливался. Это было естественно и логично. Теперь же, если навяжут нам бой, мы должны будем драться не на живот, а на смерть! Как в 1812 году, как в Севастопольскую эпопею… Именно как герои Севастополя, — повторил он, вспомнив рассказы отца своего. После недолгого раздумья Сергей Николаевич добавил — А не кажется ли вам, Христина Михайловна, что литература наша нынешняя еще мало, робко, недостаточно воспитывает в народе патриотизм?

— О гражданской войне написано много книг, — разве они не воспитывают советский патриотизм? — ответила жена.

— В определенной мере — да… Но я ведь говорю что? — не-дос-та-аточно… А чувство национальной гордости? У народа нашего изумительная история. Сколько раз чужеземцы пытались подмять нас и уничтожить… А ничего не вышло — выдюжили. Народ наш героичен, он дал России многих настоящих богатырей и гениев. А что знает о них нынешнее молодое поколение?.. Ничего не знает. В наших школах история преподается плохо… А потому скажите мне, Христина Михайловна, скажите, я вас спрашиваю: что это — недомыслие, глупость или же кому-то желательно, чтобы мы были Иванами, не помнящими родства?.. Вот какая штука. А вы мне — «советский патриотизм»… История России по-настоящему-то от Святослава идет. Святослав был достойный имени русского богатырь. А что с того, что князь? Князья всякие бывали. Кутузов — тоже князь. А Россия его никогда не забудет.

— Потому, что есть «Война и мир», — вставила Христина Михайловна.

— И не только потому. Память народа — она ведь живуча, как сам человек. Вот… Я думаю, не написать ли мне об этом письмо в Москву. О преподавании истории.

— Ваше ли это дело, Сергей Николаевич, письма писать?.. Вам надо «Преображение России» заканчивать. Тоже история, патриотизм.

— История, патриотизм… — повторил Ценский.

Весь остаток дня он был погружен в глубокую задумчивость, а утром сообщил жене, что решил ехать в Севастополь.

История… Патриотизм… Мысли о героическом прошлом Родины влекли его к разрушенным бастионам и редутам легендарного города.

Сергей Николаевич побывал на Малаховом кургане, на Корабельной и на Северной стороне, на Историческом бульваре и в соборе, где похоронены адмиралы Нахимов, Корнилов, Истомин. Заглянул в музей и в городскую библиотеку, основанную Нахимовым и Корниловым, поинтересовался материалами, связанными с Крымской войной. Одна за другой возникали перед ним грандиозные картины народного подвига, совершенного при защите Отечества.

Крымская война — это не просто эпизод, — целая историческая эпоха, как в фокусе, концентрировалась в ней. Шло сражение с врагом, вторгшимся на территорию России. Враг… Вспоминались псы-рыцари на Чудском озере и татарские полчища, Лжедмитрий и Наполеон. И почему-то перед взором вдруг возникла горящая Абиссиния и слышался барабанный бой фашистов.

Севастополь… Чугунные пушки и ядра у входа в музей, памятник затопленным кораблям, матросские бескозырки на Приморском бульваре. Город славы! Он не стал на колени перед сильным врагом, не склонил своей головы. Истекая кровью, он сражался. Кто этот он? — спрашивал писатель самого себя и отвечал: народ русский, потомки Кузьмы Минина и Ивана Сусанина, внуки солдат Суворова и Кутузова.

Для них — и для Ценского — Севастополь в 1854 году был не просто город, родной, русский, колыбель флота. Нет, он был знаменем России. Две России стояли у стен черноморской твердыни: Россия царя Николая и Меншиковых и Россия Нахимовых и Чернобровкиных — два враждебных друг другу лагеря. Один трухлявый, прогнивший насквозь, прячущий свое убожество в золоченые мундиры; другой могучий, хотя и закованный в цепи крепостного права, но умеющий с достоинством постоять за честь своей Отчизны. Сила и слабость России, сила народного духа и бездарность высшего командования.

И вот уже перед глазами писателя пестрой толпой проходили они двумя чуждыми друг другу потоками. Во главе одного выделялась, как символ крепостничества, тупости, внутренней пустоты и тирании, фигура царя Николая Первого. За ней шли меншиковы, Горчаковы, карьеристы, казнокрады, владельцы крестьянских душ, держиморды и прочие. Их было не так много по сравнению с другой группой. Но у них были богатство и власть. А те, кто не имел этой власти и богатства, виделись писателю чистыми, честными и гордыми людьми: Нахимов, Корнилов, Истомин, Тотлебен, Хрулев, Пирогов, Грановский, матросы Кошка и Шевченко, пластун Чернобровкин, Даша Севастопольская.

А к русским берегам Черного моря подступали враги: англичане, французы, турки. Писатель всматривался в них пытливым взглядом историка и различал их лица, характеры, манеры: королей, министров, маршалов и генералов. Для него это были не просто должности и чины — он видел их души как художник.

В воображении писателя уже рисовались не только общие картины Севастополя, охваченного огнем, но и образы людей, от которых зависела судьба Севастополя, тесно связанная с судьбой России.

Николай Первый — деспот и палач своей страны и народа, воспитанник немецкого генерала Дамсдорфа, жестокого и тупого. Николай, став императором, оказался достойным учеником своего воспитателя по отношению к России. «Он сек ее розгами, бил шпицрутенами и плетями, всеми способами подавляя в ней естественную потребность мыслить, искореняя в ней малейшее стремление к свободе, наконец, как бы в припадке последней ярости, схватил ее за шиворот и бросил о крепкую стену поднявшейся против него Европы».