Екатерина Фурцева - «Я плачу только в подушку». Откровения «первой леди СССР» [litres]

На коллегии разбирали работу замначальника управления культпросвета [150] Управление культурно-просветительских учреждений Министерства культуры СССР. . Развалила работу и пыталась оправдать свою халатность личными обстоятельствами. На мой взгляд, это худшее, что можно сделать в такой ситуации. Виновата, так принимай критику к сведению и исправляй ошибки. Не хочешь исправлять – скатертью дорога. Есть кем заменить. Я не люблю увольнять людей и всегда даю возможность реабилитироваться. Это надо ценить. И что это за «тяжелые личные обстоятельства»? Развод с дележом квартиры? Неприятность, конечно, но не такая, чтобы из-за нее пренебрегать работой. Работой вообще нельзя пренебрегать. Ни при каких обстоятельствах. Не выдержала и выступила с рассказом о себе. О том, как трудно было мне, когда родилась дочка. Тогда вдобавок ко всему была война. Но никакие личные обстоятельства на моей работе не сказались. А тут, видите ли, люди не могут четыре комнаты разменять. Прекрасно понимаю, к чему был упомянут размен квартиры. Вдруг Фурцева пожалеет и поможет с жилплощадью для бывшего мужа, устроит его в кооператив. Тогда и квартиру разменивать не придется. Странно, что, зная мой характер, люди позволяют себе подобные намеки.

После заседания заперлась в кабинете. Надо было успокоиться. Очень уж разволновалась. Я всегда волнуюсь, когда вспоминаю сорок второй год. Наверное, он был самым тяжелым в моей жизни. И самым радостным одновременно, потому что в том году у меня родилась дочка. Вот так все в жизни намешано, плохое и хорошее. Но тяжело мне было, очень тяжело. Если бы не мама, то не знаю, как бы я справилась. Мама не только заботилась о Светочке, но и меня поддерживала. У меня было такое чувство, будто вся моя жизнь рухнула, а мама говорила, что я дура и что я должна жить ради дочери. Я действительно тогда вела себя глупо. Сначала связалась с недостойным человеком, а потом решила, что мне без него жизнь не мила. Сейчас смешно вспомнить. Или, может, не смешно, но и не больно. А тогда душа болела невыносимо. Не могла вот так сразу взять и вычеркнуть Петра из своей жизни. Он меня вычеркнул, а я его не могла. Война, работы невпроворот, напряжение всех сил, Светочка болеет часто, жизнь и без того тяжелая, а у меня вдобавок душевный разлад. Но работа от этого не страдала. Закушу губу и вперед. Скажу больше – работа помогает пережить горе. Работа отвлекает от тяжелых дум. Когда сделаешь дело – радуешься, это тоже хорошо. Работа уверенности придает. Если уж я это смогла сделать, то и со всем остальным справлюсь.

Я с трехмесячной дочкой на руках могла бы и не возвращаться в Москву из Куйбышева в августе 42-го. Имела полное право отказаться. И никто бы меня, мать-одиночку с младенцем на руках, не осудил бы. Обстановка на фронтах была сложная. Немцы в 200 километрах от Москвы стояли. Но мне сказали: «партия требует», и я вернулась. Не могла иначе. И комнатка у меня была аховая – из всех щелей дуло. И продовольствие по карточкам. Но я работала с полной отдачей. Иначе не могла.

Тридцать лет прошло с тех пор. Люди сильно изменились. Стали изнеженными, избалованными. Каждый сам за себя, мало кто думает о коллективных интересах. Индивидуалисты и эгоисты повсюду. Не могу понять, почему так получилось? Когда все это началось? Молодое поколение совсем не похоже на нас. Странно. Жизнь стала лучше, а люди хуже. Или мне это кажется от возраста? Потихоньку превращаюсь в ворчливую старуху? Не хочу! Не хочу стареть! Сопротивляюсь этому как могу. Ненавижу, когда Николай называет меня «бабушкой». Иметь внучку еще не означает быть бабушкой. Николай находит странное удовольствие в том, чтобы напоминать мне о возрасте. Понимает, что это мне неприятно, но все равно делает. Мужчинам не понять, что значит возраст для женщины. Мужчинам проще. Им возраст придает солидности. А я чуть с ума не сошла, когда мне стукнуло 60 лет. Было такое чувство, будто жизнь закончилась. 60! Когда-то и не верила, что доживу до такого возраста. Несколько дней хандрила. А потом посмотрела на себя в зеркало и рассмеялась. Какие тут 60? Мне же больше 40 не дать. Надо зеркалу верить, а не цифрам в паспорте. Вот так с тех пор и делаю. Верю зеркалу.

Новый помощник Брежнева Блатов [151] Блатов Анатолий Иванович (1914–1988) был помощником Л. И. Брежнева в 1972–1982 гг. – приятель Николая. Хотелось бы знать, насколько Николай откровенничает со своими приятелями. Хочется думать, что ему хватает такта для того, чтобы не рассказывать все. Стараюсь изо всех сил производить впечатление любящей и любимой жены. Притворяться умею плохо, но стараюсь. На самом деле мои старания пропадают впустую. Все знают, что дома у меня неладно. Шила в мешке не утаить, к тому же Николай не слишком-то заботится о конспирации. Вот когда у нас с ним все только начиналось, конспирация была на высоте. Потому что о ней заботилась я. Кажется, Николай даже гордится своей репутацией лихого покорителя сердец. Мужчинам это льстит. Некоторые даже нарочно распускают о себе «порочащие» слухи. Надеюсь на то, что люди хотя бы не знают, насколько у нас все плохо. Так плохо, что нужно какое-то волшебство, чтобы все исправить. Но волшебства не бывает. Я не ревную Николая. Я давно уже не ревную. Я страдаю. Мне плохо.

Назначение Муромцева на должность директора Большого театра было моей ошибкой. Мне казалось, что он справится, а он не справился. Вишневская сказала: «Человеку, привыкшему руководить студентами, нельзя поручать руководство взрослыми людьми» [152] До прихода в Большой театр Ю. В. Муромцев был ректором Музыкально-педагогического института имени Гнесиных (ныне – Российская академия музыки имени Гнесиных). Он занимал этот пост с 1953 по 1970 г. . Сказано это резко, в ее обычной манере. Но на этот раз она права. На этот раз, потому что обобщать не стоит. Студентами Муромцев руководил успешно, а в Большом театре очень скоро настроил против себя чуть ли не весь коллектив. Он всячески подчеркивал, что не хотел уходить с прежней должности и сделал это только лишь по моему настоянию. «Я пришел к вам с огромной неохотой, но не мог отказать Екатерине Алексеевне». Когда я спросила, почему он так поступает, Муромцев ответил: «Иначе они мне на шею сядут». Я тогда подумала, что ему виднее, но теперь понимаю, что ошиблась. Надо было попросить его изменить свое поведение. Большой – особый театр, и артисты там особенные. Каждый из них гордится своей принадлежностью к Большому театру. Им неприятно было слышать высказывания Муромцева. А жесткий стиль руководства увеличил эту неприязнь. Я долго надеялась, что Муромцев и коллектив Большого театра «притрутся» друг к другу. Одно время мне казалось, что конфликт исчерпал себя. Но это было затишье перед бурей. Очень скоро конфликт разгорелся пуще прежнего.