Валентин Рушкис - Высокий счет

— Да вскоре после вас, — отвечает инженер. Он уже немного успокоился: раз Кочет собирается, все будет в порядке, вытащит его «Москвича». Кочет умелый и двужильный. Он все вытащит. Сейчас можно и улыбнуться, и поиздеваться над собой и над ним: ведь обоих черт понес в воскресный день на объект! Но острить и улыбаться не хватает сил.

— Как там насосы? — спрашивает Кочет.

— Работают. А вот бетон идет с перебоями. Дайте-ка я пока позвоню…

Ему повезло, прораб оказался у телефона, доложил — бетон идет.

— Ты, Лида, ложись, меня не жди, — говорит Алексей Николаевич. — Завтра понедельник, рано вставать.

На пляже было темно и противно, как бывает противно на пляжах только в ненастные октябрьские дни. Шторм разыгрался нешуточный, волны бились в кузовок «Москвича», подмывали песок под его колесами, словно задавшись целью утянуть машину на глубину, к себе. Но какое-то шевеление возле автомобиля было. На отмели топтались двое парней — один долговязый, другой покороче — и лаяла неведомо откуда появившаяся собака. Когда Алексей Николаевич подогнал свою «Волгу» нос к носу с «Москвичом», чтобы взять его на буксир, в свете фар стали видны сучья, камни и бревнышки, очевидно, подтащенные сюда, чтобы подкладывать под колеса.

— Алексей Николаевич, это Лилин брат… А где Лиля? Она так и не выходила?

Долговязый Лилин брат, вероятно, раскланялся, но видны были только его мокрые до колен ноги, которые сейчас недоверчиво обнюхивала большая черная собака с гладкой шерстью. Едва в луче фар появился Кочет с буксирным тросом, собака зарычала, и второй мокроногий парень отогнал ее:

— Негри, нельзя! Пошла прочь!

Лиля так и не выходила, Лиля томилась на заднем сиденье, от обиды и негодования даже не в силах задремать. Рядом с ней спал четырехлетний сын, завернутый в отцовское пальто. Старший, ученик пятого класса, философски наблюдал через ветровое стекло за манипуляциями взрослых.

Алексей Николаевич сел за руль «Волги» и дал задний ход. «Москвич» с места не тронулся. Вскоре выяснилось, что он не заводится, и уже впятером мы, мужчины, откапывали колеса, подкладывали под них камни и сучья, вывешивали машину вагами…

Опять Кочет за рулем «Волги», кто-то командует, все остервенело наваливаются на «Москвича», кряхтят, пыжатся, не обращая внимания ни на песок, набившийся в туфли, ни на волны, уже достаточно холодные. Но вот, наконец, «Москвич» выползает на берег, его хозяин уже за рулем, мотор заработал… Увы, он чихает и кашляет, как простуженный, пока, громко выстрелив, снова не замолкает.

Автомобилисты ковыряются в моторе, а ко мне подходит парень с собакой:

— С приездом! Узнаете меня?

— Простите, не узнаю…

— И я не узнал бы в темноте, просто тут назвали вас по имени и отчеству… А я Бойцов, Ленька. Помните?

— Леня! Как не помнить! Как вы очутились тут, на пляже?

— А мы здесь живем… Почти дом, почти собственный, идемте в гости. Только Тони сейчас нет, она в больнице.

— Что случилось, Леня?

— Ждем сына, а она не бережется, спрыгнула с лесов, и теперь у нее что-то неблагополучно, вот и положили. Пойдемте к нам, тут недалеко, шагов сто. Нужно поговорить.

— Промок я, Леня. Вам хорошо, у вас резиновые сапоги…

— Тоже черпанул за голенища. Приехал с автозавода, иду — на пляже люди, как не помочь? Но у меня в доме есть электроплитка, может быть, подсушимся?

Вмешался Алексей Николаевич:

— Нет уж, ни в какие новые гости не собирайтесь! Сейчас поедем, у нас и просушиться есть где, и согреться. Есть где и есть чем…

— Я обязательно приду, Леня, — сказал я. — Хоть завтра.

— Тогда до двенадцати, потом я к Тоне в больницу и на работу. Еще и в штаб придется забежать.

— Хорошо, до двенадцати. Кого-нибудь из общих знакомых видите?

— Да, на днях виделся с Марикой. В самый дождь…

— Как она живет?

— Ничего. Она теперь с Тоней работает. Она…

Леонид слишком старательно и долго подбирает слова. А оба мотора тем временем заработали. Кочет заторопился, я успел только наспех пожать Леониду руку и крикнуть:

— До завтра!

Мы помчались к городу, но метров через триста мотор «Москвича» опять замолк. Лилин брат снова цепляет трос, Кочет снова дает задний ход. Лиля шепчет мужу нечто уничтожающее, тот заводит свою машину — отчаянно, на одном самолюбии, — и мы снова мчимся вперед… до следующей остановки.

Вот уже окраина города, до коттеджа Алексея Николаевича рукой подать. Но главный почти трагически упрашивает:

— Не оставляйте меня!

Едем дальше, в соцгород, и, словно лошадь, учуяв, что дом близко, больше «Москвич» не останавливается.

Только в третьем часу ночи возвращаемся в коттедж Кочета. Ноги у нас мокрые, у Алексея Николаевича опять разболелся зуб и еще полчаса мешает ему уснуть. А уже в шесть утра Кочет делает зарядку и в семь, держась за щеку, спускается в сад, издали услышав шум подъезжающей дежурки.

— Не забудь про автобус! — вслед за отцом выскакивает на крыльцо Сережа: — Мы приедем за металлоломом!

Через несколько минут уходят и остальные. Долговязый Сергей идет по-отцовски, чуть наклонясь вперед, уверенно ставит ноги на сухую сегодня, тронутую первым морозцем дорожку. За ним выходит узколицая Ирина с Лидией Васильевной, еще по-утреннему бодрой, без одышки, без болей в сердце, так часто обнаруживающихся к концу дня. В доме, кроме меня, остается только Софья Емельяновна. Она спешно моет и прибирает посуду, ловко проходит тряпкой по мебели, вытряхнув окурки из египетской пепельницы, старательно протирает стерегущего ее латунного сфинкса (нашел же Алеша что привезти, из Арабской Республики!).

Когда Кочет вернулся из Асуана, бывало, примется рассказывать о Египте, а все норовит свернуть на бетон да стройку. Нет, конечно, оглядел Алеша и все другое, фотографий наснимал, показывал их: пирамиды, пальмы, набережные, снял даже футболистов — как они молятся аллаху перед матчем. Привез кокосовый орех и огромную, под стать ему, раковину. Но главное — орден и вот такое свидетельство к нему:

«Во имя Бога Милостивого и Милосердного,

От Гамаля Абдель Насера, Президента Объединенной Арабской Республики, мистеру Алексею Н. Кочету…»

Алеша еще волновался — удобно ли коммунисту получать награды во имя господа бога?

«…Высоко оценивая Ваше плодотворное участие и большие заслуги в строительстве Высотной плотины, награждаем Вас орденом Республики второго класса…»

И год поставили — 1384, подумать только! Так и написано: «Аль-Мохаррам, 1 дня месяца года тысяча триста восемьдесят четвертого Хиджры». Правда, и по-нашему добавлено: 16 мая 1964 года. Вот до чего — в тех местах и годам счет иной, незнакомый…

Да, Алеша побывал и там. А у самой Софьи Емельяновны один маршрут: Волга — Алтай и обратно. В войну довелось с берегов родной Волги перебраться в Сибирь, потом одна четверых детей поднимала. Когда младшая дочь, Галя, вышла замуж и уговаривала вернуться к ней в Тольятти, Софья Емельяновна собралась не быстро — прижилась на Горном Алтае. Хоть в недоброе время туда попали, а все вокруг стало близким и знакомым. Три года в детском саду работала, три — в пекарне, потом в столовой… Все на людях, все для людей. Вот и ездит туда. Из дому — домой. Видно, не там у человека дом, где ему родиться выпало, а там, где оставил он больше труда и сердца. И если щедро вкладываешь сердце во все свои дела, дом твой будет везде, где ты был, где есть и где будешь.