Валерий Солдатенко - Высокое стремление: судьба Николая Скрыпника

Вообще подход к делам у наркома был очень ответственный. При подготовке докладов, выступлений Николай Алексеевич внимательно изучал представленные материалы, тщательно их анализировал, отбирал, создавал варианты. Иногда заранее готовились и размножались тезисы будущего доклада, собирались и анализировались мнения и предложения работников ведомства. Так, брошюра с текстом тезисов наркома образования УССР на Всесоюзном съезде работников образования (1929 г.) заранее была издана на украинском и русском языках тиражом в 600 экземпляров и широко обсуждалась [388] Там же. Оп. 9. Д. 66. Л. 1–6. .

Отстаивая, прежде всего, интересы дела, стремясь быть всегда принципиальным, объективным, Н. А. Скрыпник иногда оказывался в плену тогдашних новых представлений о нравственности, справедливости, целесообразности. Так, например, получив жалобу актеров Харьковской оперы на директора, который на последний спектакль назначил актеров – не премьеров, как того требовала театральная традиция, нарком 30 марта 1928 г. ответил: «Указать актерам, подавшим такое заявление, что наша опера новая и потому старых традиций мы не признаем, поскольку они мешают работе» [389] Там же. Ф. 166. Оп. 7. Д. 240. Л. 69; Оп. 8. Д. 40. Л. 145. .

Не обошли Скрыпника и настроения бюрократических перестраховок, порожденные нагнетанием атмосферы подозрительности, массовой нетерпимости, которые все более проявляли себя как упрочивающиеся тенденции. Так, когда известный в международных научных кругах ученый, профессор С. Л. Рудницкий попросил у наркома просвещения разрешения на командировку в Берлин, где на юбилее Географического общества в мае 1928 г. должны были отметить выдающиеся достижения украинского исследователя, Николай Алексеевич наложил предварительную осторожную резолюцию: «Предложить Укрнауке дать выводы по этому делу» [390] Там же. Д. 204. Л. 81; Оп. 8. Д. 40. Л. 102. .

Однако удельный вес подобных резолюций, подобных случаев все же чрезвычайно мал. В целом украинский нарком не боялся брать на себя ответственность при решении любых сложных проблем, поскольку всегда был абсолютно убежден в том, что поступает по высшим законам чести, справедливости, правды. Он беззаветно верил, что каждое его решение, каждый шаг максимально подчинены общественно-значимым потребностям и интересам.

Сложилось так, что одним из первых масштабных дел, которые пришлось решать Н. А. Скрыпнику – наркому просвещения, стало упорядочение украинского правописания. Этот аспект его деятельности получал в свое время широкий резонанс и развернутую оценку в политической литературе, затем широко дискутировался в исторической и языковедческой литературе, а эхо дискуссий дошло и до наших дней, время от времени вспыхивая новыми реминисценциями в процессе обостряющихся сегодня языковых проблем.

Фактологическая сторона дела исследована досконально – и вряд ли стоит прибегать к повторению хорошо известного. А вот оценка содеянного тогда, определение персональной роли Н. А. Скрыпника различаются, иногда – предельно.

Отправными моментами для выработки научных, объективных, действительно исторических подходов, как представляется, могут быть следующие.

Ко второй половине 20-х годов ХХ в. нормированного украинского языка просто не было. Таким наглядным оказалось наследие длительной безгосударственности нации, которая вроде бы и имела (по крайней мере – никогда не теряла) собственный язык, развила его до блестящих литературных образцов (Тарас Шевченко, Марко Вовчок, Иван Нечуй-Левицкий, Леся Украинка, Михаил Коцюбинский), неподражаемой песенной мелодичности в устном народном творчестве, однако поражала своим несовершенством, разнобоем в научной литературе, периодике, официально-деловых документах.

В последнем легко убеждают печатные тексты, устные выступления (конечно, в стенографических передачах или газетных вариантах), эпистолярии Михаила Грушевского, Владимира Винниченко, Сергея Ефремова, Ивана Стешенко, Симона Петлюры, Софии Русовой, Елены Пчилки, Никиты Шаповала, Сергея Шелухина, Вячеслава Липинского, Дмитрия Дорошенко, Евгения Чикаленко, Михаила Туган-Барановского, Николая Порша, Никифора Григориева и других деятелей времен Украинской революции. Но приведенный перечень фамилий (конечно, неполный) – это подлинный цвет украинской нации, личностей с устойчивой репутацией мыслителей, ученых, литераторов, публицистов, наконец – политиков, масштабность которых выходила за национальные границы.

Что уж здесь говорить о революционерах-большевиках, и среди них Николае Скрыпнике, Григории Петровском, Власе Чубаре, Григории Гринько, Александре Шумском? Фамилии Георгия Пятакова, Эммануила Квиринга, Станислава Косиора, Христиана Раковского, Евгении Бош, Серафимы Гопнер по понятным причинам вообще неуместно вспоминать. Бесспорно, среди них было немало людей от природы способных, одаренных, даже талантливых, но таких, которые не имели систематического, основательного образования. Оно приобреталось в основном на одном-двух курсах университетов (как правило – до исключения из вузов за революционную деятельность), во время скитаний по тюрьмам и в сибирских ссылках, на нелегальной работе в необозримой и многоязычной России, в эмиграции.

Не удивительно, что эти люди нередко владели не одним иностранным языком (да тот же Н. А. Скрыпник довольно прилично знал французский и немецкий, другие по сегодняшним меркам вообще были полиглотами), однако общались в основном на русском и почти не развивали, не обогащали знаний родного, украинского, языка. Более того, они оказывались, не осознавая того, носителями угрожающей тенденции – привнесения в украинский язык огромного количества русизмов, «калькирования» многих русских терминов. Особой «зоной риска» оказывалась языковая сфера, связанная с общественной жизнью. Революционная терминология, веяния новой жизни получали большевистские, а затем российские воплощения, наименования.

И, казалось, нет никакой необходимости в том, чтобы особенно переиначивать рождаемые новации – просто в случае необходимости, по возможности приближать их к традиционно украинскому звучанию, добавляя им только собственные характерные суффиксы и окончания. Конечно, эта в целом неотвратимая и отчасти естественная тенденция шла не от естества, корней, традиций собственного, а иного, пусть даже и близкого языка, несла в себе очевидный негативный заряд, с неизбежностью должна была сказаться на всем культурно-творческом процессе, на удалении практики речевого общения от народных, литературных основ.

Насколько глубоко понимал Н. А. Скрыпник всю сущность и сложность сложившейся ситуации, судить непросто: сам он не обнаружил склонности к теоретизированию в языковой сфере. Но, возможно, это в конце концов не так уж важно. Если даже он действовал более интуитивно, а не на безупречном теоретическом фундаменте, его решения и шаги в сфере языковой реформы не могут быть никак приуменьшены.