Николай Трус - Великие скандалы и скандалисты

Маяковский говорил Жарову: «Шура, вам сколько лет?» — «25». — «Так имейте в виду, что когда мужчина не старше 25, его любят все женщины. А когда старше 25 лет, то тоже все женщины, за исключением одной той, которую вы любите и которая вас не любит».

На его вечерах стали зевать, а то и посвистывать. Анатолий Мариенгоф рассказывает-об одном из последних публичных выступлений поэта перед сту-д ентам-экономистами.

«Маяковский закинул голову:

— А вот, товарищи, вы всю жизнь охать будете. «При нас-де жил гениальный поэт Маяковский, а мы, бедные, никогда не слышали, как он свои замечательные стихи читал». И мне, товарищи, стало очень вас жаль…

Кто-то крикнул:

— Напрасно! Мы не собираемся охать.

Зал истового захохотал…

— Мне что-то разговаривать с вами больше не хочется. Буду сегодня только стихи читать…

И стал хрипло читать:

Уважаемые товарищи потомки!

Роясь в сегодняшнем окаменевшем говне, Наших дней изучая потемки, вы, возможно, спросите и обо мне…

— Правильно! В этом случае обязательно спросим! — кинул реплику другой голос…

Маяковский славился остротой и находчивостью в полемике. Но тут, казалось, ему не захотелось быть находчивым и острым. Еще больше нахмуря брови, он продолжал:

Профессор, снимите очки-велосипед!

Я сам расскажу о времени и о себе.

Я, ассенизатор и водовоз…

— Правильно! Ассенизатор!

Маяковский выпятил грудь, боево, по старой привычке, засунул руки в карманы, но читать стал суше, монотонней, быстрей.

В рядах переговаривались.

Кто-то похрапывал, притворяясь спящим.

А когда Маяковский произнес: «Умри, мой стих…» — толстощекий студент с бородкой нагло гаркнул:

— Уже подох! Подох!»

Творческий кризис, отторжение от читателей стало одной из причин, толкнувших Маяковского к самоубийству. Другой равнозначной причиной, по мнению биографов, была неустроенность личной жизни.

12 апреля 1930 года, за два дня до смерти, он написал прощальное письмо:

«Всем. В том, что умираю, не вините никого, и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.

Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.

Лиля, люби меня.

Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская.

Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся. Как говорят — «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт.

Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей; бед и обид.

Счастливо оставаться.

Владимир Маяковский.

12.4.30 г.

Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным.

Сериозно — ничего не поделаешь.

Привет.

Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться.

В. М.

В столе у меня 2000 рублей — внесите в налог.

Остальное получите с Гиза.

В. М.»

Маяковский, написав это письмо, два дня еще оттягивал роковой поступок. Накануне дня смерти он посетил вечеринку у Валентина Катаева, где встретился с Вероникой Полонской. «Обычная московская вечеринка. Сидели в столовой. Чай, печенье. Бутылки три рислинга…» Маяковский, по воспоминаниям Катаева, был совсем не такой, как всегда, не эстрадный, не главарь. Притихший. Милый. Домашний…

После смерти Анри Тулуз-Лотрека одна очаровательная аристократка заметила: «Я бы занялась Лотреком и, думаю, выйдя за него замуж, спасла бы его». «Почему же вы не сделали этого, когда было еще не поздно? — с горечью воскликнул друг художника. — Неужели он тогда был еще недостаточно знаменит?» Увы, красавица лишь следовала странной моде того времени: вздыхать о судьбе Ло-трека, Великого и Ужасного, которого никто не захотел осчастливить при жизни — это так «романтично»!

А ведь родился художник для того, чтобы быть счастливым — потомок аристократического рода, богатый наследник, единственный обожаемый сын. «Маленькое сокровище» — сразу прозвали его домочадцы. В жилах своевольного малыша текла кровь Тулуз-Лотреков — страстных охотников и неисправимых донжуанов («Не надо смешивать любовь с постелью», — изрек как-то его прадед). Фантазер, выдумщик, заводила во всех детских играх, Анри примирял даже вечно враждующих родителей — да, он рос настоящим Тулуз-Лотреком!

Но судьба недолго благоволила к будущему художнику. В 13 лет он сломал левую ногу, а через полгода — правую. Два года в инвалидной коляске, без движения, без надежды: кости срастались мед-ленно и плохо. Так «Маленькое сокровище» стал калекой (скорее всего он, как и его младший брат, который не прожил и года, оказался жертвой дурной наследственности, ведь его родители были двоюродными братом и сестрой). Анри практически перестал расти и уже больше никогда не расставался с палкой, без которой не мог ходить. Он с ужасом изучал в зеркале свою нелепую фигуру: огромная голова, непропорционально короткие руки и ноги. С каждым днем он делался все безобразнее: толстел нос (позднее Лотрек насмешливо сравнивал себя с Сирано), выпячивались губы, деформированный рот шепелявил, брызгал слюной. Какую злую шутку сыграла с ним судьба! Вот таким — карликом, гномом, маленьким уродцем — Лотрек прожил оставшиеся ему 23 года…

Анри был рожден для любви, но где было найти ту желанную, которая с любовью прижалась бы губами к его шепелявому рту, снизошла до его убожества?! Охота, спорт, любовные приключения — все, что составляло сущность жизни Тулуз-Лотреков — для «Маленького сокровища» оказались лишь миражом. Он четко осознал, что ждет его в будущем еще в 16 лет, когда лежал в гипсе после второго перелома и с наступлением темноты, мучаясь, ждал прихода своей кузины Жанны д’Арманьяк. «Я слушаю ее голос, но не решаюсь смотреть на нее, — писал он. — Она такая статная и красивая. А я не статен и не красив.» Природа жестоко поступила с Анри, она пробудила в нем юношу и тут же лишила юности. Лотрек должен закрыть свою душу для любви, он слишком уродлив для этой тонкой материи. Что он прочтет в глазах девушек? Только отвращение. Что его ждет в аристократической среде, в обществе резвых молодых людей и соблазнительных женщин? Только унижение… Граф Анри Тулуз-Лотрек избирает другой путь: он становится художником, переезжает на ослепляющий мишурой Монмартр и берет себе псевдоним «Трекло» (по просьбе отца, дабы не запятнать благородную фамилию)…

Все, что Лотрек вложил бы в любовь, он вкладывает в дружбу и работу. Он был настоящим аристократом и не принимал ни жалости, ни сочувствия, наоборот, всегда первым подшучивал над собой, награждая свою внешность едкими, уничижительными эпитетами. И только близкие друзья понимали, что когда Лотрек, паясничая, бросает: «Эх, хотел бы я увидеть женщину, у которой любовник уродливее меня!», то он близок к отчаянию. Если невозможна высокая любовь, то неужели он никогда не узнает и физической страсти? В минуту сердоболия приятель решил излечить художника от мучившего его комплекса. Молоденькой натурщице Мари Шарле суждено было стать гидом Лотрека в стране плотской любви. Тоненькая, почти без бюста, с огромными глазами и большим ртом, она была настоящим животным, порочным и сладострастным. Отдаваясь любому, Мари искала все новые чувственные наслаждения. Уродство Лотрека она находила даже пикантным… Анри был поражен: оказывается, его внешность вызывает у женщин определенного сорта не жалость, а… патологию. Впрочем, это именно та любовь и те женщины, которые уготованы ему в жизни. Неприкрытая похоть и сумасбродные извращенки. Временами Лотрек был готов умереть от отвращения к себе. Но связь с Шарле открыла ему, что он очень темпераментен и его освобожденная плоть не знала теперь никаких тормозов. На долгие годы его лозунгом стали слова: «Для постели может сойти что угодно», а его «возлюбленными» — падшие женщины…