Юван Шесталов - В краю Сорни-най

В военном сорок втором году приехала я в село Кушеват. Была тогда комсомолкой, преподавала в начальных классах. А вскоре в наше село привезли детей — круглых сирот. С Украины, из Молдавии, из автономных республик. Чтобы разместить этих малышей, мы подготовили единственное подходящее здание. Воспитанников село окружило заботой и лаской, люди с ними делились всем, что имели. Мы шили детям белье, ремонтировали спальни и школу, мыли, чинили, белили, дрова заготовляли. Летом, конечно, никаких отпусков.

Я работала с третьим и четвертым классами. Учились там вместе и приезжие, и местные ученики — ханты, ненцы, коми, русские. Жили, помогая друг другу, и никто сиротства не чувствовал. А учителям чего только не приходилось делать!

Летом состояла я в бригаде рыбаков ханты и коми, работала с ними до самого октября.

Но мы с честью выполнили свой долг перед страной, перед фронтом и детишек растили, учили, воспитывали.

Мои первые учащиеся давно вышли в люди.

В военные, послевоенные годы многие коренные жители Крайнего Севера нуждались в одежде, обуви. Сейчас совсем другое дело. Быт и культура малых народностей Севера шагнули далеко вперед. Ненцы и ханты живут в благоустроенных домах, привыкли к электричеству, радио, газетам, журналам. Теперь родители сами привозят детей в школы-интернаты.

В 1970 году снова была в Салехарде, работала там в санаторно-лесной школе. И увидела детей развитых, активных, влюбленных в труд и спорт. Достаточно поработать с этими ребятами, чтобы убедиться в добрых переменах, которые произошли за минувшие годы. Скажу откровенно, мне полюбились юные ненцы своей непосредственностью, доверчивостью. Я получаю от них много писем…»

А отец продолжает свой рассказ:

— Коммунистом был я, конечно, еще не настоящим. Сейчас смотрю назад, думаю и вижу. А тогда я все же идола в реке не утопил. Газеты писали, что один молодой манси, которого хотели сделать шаманом, отрекся от своего бога, потопив его в проруби. Отречься — отрекся, шаманом не захотел стать. Это правда. Но Сорни-най, нашу «золотую богиню», темной ночи светлую красавицу, я все же снова посадил в святой ящик, что стоял в углу нашего нового дома. Что правда, то правда. Не могу кривить душой при заходящем огненном солнце. Унесем-ка свой ум в то далекое время!

Дела в колхозе были не совсем удачными. Рассердился я на нашего домашнего духа, Сорни-най. Это она, не верящая в коммунизм, во всем виновата. Из-за нее, наверно, мало ловим рыбы и премии не получим. Плохо работает бог, зачем тогда он нужен? Утоплю нашу богиню в проруби, решил я. Пусть она мерзнет и посылает в ловушки рыб, если не способна понять, как хорошо в теплом углу мансийского дома.

Поехал по дрова на своей белой лошади и захватил с собой «золотую богиню». Это кукла. Какое там золото! Лицо у нее деревянное, две дырочки — два глаза. Красный, мазанный кровью рот. Шелковый платок на ней еще не распался — недавно сам ухаживал за ней. И крепка была еще соболья шуба — недавно был охотником, а не начальником колхозным.

Ругать ее не стал: грех ругаться не только на божественного духа. А просто без слов толкнул ее в прорубь. Сам поехал в лес, чтобы вывезти срубленные дрова. На обратном пути лошадь моя провалилась в полынью. Сам чуть не оказался в ледяной воде.

«Мстит мне богиня и другие духи, от которых я отрекся, — подумал я со страху. — Сегодня она посягнула на душу лошади, завтра потребует более важную жертву. Будет мешать, как злой дух. И не успею я доказать, что колхоз лучше. И путь мой к коммунизму затруднится. И за что? Не смог сговориться с каким-то духом. Если богиня есть на самом деле, пусть будет моим другом, а не врагом. Пусть и духи помогают строить светлый коммунизм!»

Отвез ее домой, посадил на прежнее место и сказал ей: «Не буду больше приносить тебе в жертву ни белой лошади, ни оленя, ни теленка! Смилостивился, посадил тебя в угол теплого дома. А если не будешь помогать, тогда посмотрим! Пока сиди в своем углу и думай, как легче мне справиться с колхозным планом по рыбе…»

Не знаю, помогла ли мне богиня, но мои колхозники в тот год поймали много-много рыбы. Два колхозных плана за один год выполнили. И слава о нас пошла по всему округу. Приглашали меня не только в Ханты-Мансийск, а и подальше. Депутатом областного Совета избирали. Большим человеком ходил. О, не думай, что ради своей славы кипел! О людях никогда не забывал. Ради них и вертелся. В четыре часа вставал. Сам обходил все дома. Будил на работу. Сам ехал на рыбалку. И люди за мной тянулись. Рыба, она сама домой не приплывет — ее искать надо. Обловил одну речку, вычерпал ее живое серебро — другую надо искать. Все лесные речки облазишь. И в которой-то из них ждет тебя удача. Не пальцем указывал — сам пример подавал. Как рыбу надо ловить — сам показывал.

Позвала меня жизнь — и пошел я другие колхозы поднимать. По семь-восемь лет в каждом колхозе работал. Председателем избирали.

Я расту — колхоз мой растет, крепнет, набирает силы. Смотришь — и люди чаще улыбаются. Смотришь — и люди лучше одеваются. Смотришь, не смотришь, а чувствуешь — люди приветливо на тебя глядят.

Особенно приятно мне хантыйское село Теги. Там долго работал. Заговорил по-хантыйски быстро. Видно, языки наши такие близкие. И хантыйский язык мне стал как родной. А русский — трудный. Много лет уже говорю, а все слышу, что где-то не то слово ставлю, не тот звук произношу.

Тегинский колхоз мне особенно дорог. Будто сердце мое там. Приехал — касса колхозная была пуста, а когда переводили в другое место — колхоз был миллионером.

И переходящее Красное знамя района крепко держали…

Отец умолк, задумавшись. Он словно забыл о моем существовании.

— А что же Мирсуснэхум? — спрашиваю я. — Он вернулся в родные края?

Встрепенувшись, сощурив глаза, с лукавой улыбкой отвечает отец:

— Да как тебе сказать? Приезжает иногда. Долгие разговоры с такими вот, как я, стариками ведет. Что да как — расспрашивает. Кем он стал? Писателем. Обо всем могли ханты и манси мечтать, а вот что кто-то из их сородичей писателем станет — такого даже и в мыслях не было. Да и кто бы в такое поверить мог? Ты вот теперь все больше про современность думаешь. Что ж, открыли в наших местах нефть и газ — это хорошо. Но и старое не надо забывать. Без него нельзя понять новое. Я правильно говорю? Молчишь. Вот то-то же…

Одноногий гриб и день кружится, и ночь кружится. (Ум)

Земля моя! Во все века люди меряли тебя и шагами, и зоркими глазами.

Они шли, шли, шли, а земля не уходила из-под ног, она была такой же твердой, а ноги человеческие подкашивались. Они плыли, плыли, плыли, а море все так же пенилось и пенилось, а вдали лишь синели волны, прильнувшие к синему небу. Опускались руки. И бездонные глаза устремлялись в небо. В них застыл ледяной вопрос: как родилась земля, откуда это чудо?