Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Галифакс не хотел уходить и сообщил об этом Бивербруку, но тот доложил Черчиллю, что Галифакс не колеблясь ответил «да». Эндрю Робертс пишет: «Он принес Черчиллю полностью выдуманную историю о реакции Галифакса на это предложение» [762] Andrew Roberts, "Holy Fox," 275. .

Назавтра Черчилль и Галифакс встретились в 11:40 по совсем другому вопросу. Во время этой встречи Галифакс объяснил свою неохоту менять должность. То же самое он проделал и на следующий день, 19 декабря, в четверг. Разговор получился напряженный. Галифакс пытался убедить Черчилля, что отправка в Вашингтон бывшего министра иностранных дел в качестве посла может показаться актом отчаяния – слишком усердной попыткой угодить Рузвельту.

Галифакс вернулся в МИД с ощущением, что ему удалось уклониться от назначения. Но он ошибался.

С приходом зимы непосредственная угроза вторжения уменьшилась, хотя никто не сомневался, что это лишь временное облегчение. На смену этой угрозе пришла иная, менее материальная опасность. По мере того как люфтваффе расширяло масштаб атак и стремилось устроить что-то подобное налету на Ковентри в ходе рейдов против других британских городов, на передний план выходила проблема боевого духа народа. До сих пор Лондон проявлял стойкость, но Лондон был гигантским городом, получившим своего рода иммунитет против новой тактики тотального уничтожения люфтваффе. Окажутся ли жители остальных регионов страны такими же крепкими духом, если «ковентрации» подвергнутся другие города?

Авианалет на Ковентри потряс город до основания, существенно пошатнув моральное состояние его жителей. Управление внутренней разведки отмечало, что «в Ковентри шоковый эффект оказался сильнее, чем в [лондонском] Ист-Энде или на какой-либо иной территории, подвергшейся бомбардировке (из тех, которые были нами изучены)» [763] Hylton, Their Darkest Hour , 107. . Два последовавших за этим рейда против Саутгемптона, также весьма мощные, тоже нанесли сокрушительный удар по общественному сознанию и душам людей. Епископ Винчестерский, в чью епархию входил город, отмечал, что люди «сломлены после ужасных бессонных ночей. Все, кто может, покидают город». Каждый вечер сотни местных жителей выезжали из города и спали в машинах где-нибудь в сельской местности, а утром возвращались на работу. «Пока люди сильно пали духом», – сообщал епископ. После серии налетов на Бирмингем американский консул, работавший в городе, написал своему лондонскому начальству: хотя он не замечал никаких признаков нелояльности или пораженческих настроений среди здешних жителей, «нелепо было бы утверждать, будто бомбардировки не ухудшают их психическое здоровье» [764] James R. Wilkinson to Walter H. McKinney, Dec. 27, 1940, FDR/Diplo. .

Эти новые атаки угрожали полным крахом морального состояния страны и национального самосознания (именно этого давно опасались планировавшие оборону), усилением общественного смятения – настолько мощным, что это могло пошатнуть позиции черчиллевского правительства.

Наступление зимы еще сильнее обострило проблему, так как оно лишь умножило ежедневные тяготы, порождаемые немецкими налетами.

Зима принесла дождь, снег, холод и ветер. Организация «Массовое наблюдение» попросила своих респондентов следить за тем, какие факторы угнетают их сильнее всего; список возглавила погода. Дождь сочился сквозь крыши, пробитые осколками; ветер рвался в разбитые окна – и не было стекла, чтобы его вставить. Частые перебои в снабжении электричеством, топливом и водой оставляли множество домов без отопления, а их жильцов – без возможности каждый день мыться. При этом людям по-прежнему нужно было ходить на работу, а их детям – в школу. Из-за взрывов бомб телефонная связь порой пропадала на несколько дней.

Но больше всего нарушала устоявшийся порядок жизни светомаскировка. Она затрудняла все, особенно теперь, зимой, когда в Англии (расположенной в довольно высоких северных широтах) сильно увеличивается продолжительность ночи. Каждый декабрь организация «Массовое наблюдение» просила своих респондентов присылать ранжированный по степени тяжести список неудобств, вызванных бомбежками. Затемнение неизменно оказывалось на первом месте, транспортные проблемы – на втором, хотя эти два фактора часто были связаны между собой. Разрушения и повреждения, вызванные бомбежками, превращали несложные поездки в многочасовое мытарство и вынуждали работающих вставать в темноте еще раньше, неуклюже собираясь на работу при свечах. А после работы они мчались домой, чтобы затемнить окна до официального начала ежесуточного периода светомаскировки: это стало новой разновидностью домашних обязанностей. На это уходило немалое время – каждый вечер около получаса или даже больше (если у вас много окон); многое тут зависело и от того, каким именно способом вы осуществляете светомаскировку. Эти затемнения сделали рождественский сезон 1940 года еще более мрачным. Все рождественские огни попали под запрет. Те церкви, чьи окна затемнить было проблематично, отменили вечерние и ночные службы [765] Harrisson, Living Through the Blitz , 313. .

Режим светомаскировки принес и новые опасности. В темноте пешеходы то и дело врезались в фонарные столбы, а велосипедисты натыкались на всевозможные препятствия. Городские власти стали использовать белую краску, чтобы обозначить наиболее очевидные проблемные зоны: ею покрывали бордюры тротуаров, а также подножки и бамперы автомобилей. Вокруг деревьев и фонарных столбов нанесли белые кольца. Кроме того, полиция ввела специальные ограничения скорости на время затемнения (за 1940 год нарушителям было выписано 5935 штрафов). Но люди продолжали въезжать на машинах в стены, спотыкаться о препятствия, налетать друг на друга. Доктор Джонс, сотрудник авиационной разведки (тот самый, который обнаружил немецкие навигационные лучи), на собственном опыте осознал пользу белой краски – или, вернее, опасность ее отсутствия. Как-то вечером он ехал на машине в Лондон, прочитав лекцию в Блетчли-парке, и врезался в грузовик, который кто-то оставил на дороге. Заднюю часть грузовика когда-то покрасили белым, но теперь эту краску скрывал слой грязи. Джонс двигался со скоростью всего 15 миль в час, но его все равно вынесло из машины через ветровое стекло, и он рассек себе лоб. Власти Ливерпуля винили светомаскировку в гибели 15 портовых рабочих, которые утонули из-за темноты.

Но светомаскировка рождала и поводы для шуток. Материал, используемый для затемнения окон поездов, стал «всеобщим блокнотом для записей», отмечала Оливия Кокетт, один из авторов дневников, ведущихся по поручению «Массового наблюдения». Она заметила, как кто-то исправил слово blinds (шторы) в объявлении «После наступления темноты шторы не должны подниматься» на слово blonds (блондинки), которое потом кто-то заменил на слово «панталоны» [766] Cockett, Love and War in London , 149. . Чтобы получить хоть какое-то облегчение в условиях режима светомаскировки и других новых жизненных тягот, Кокетт вновь стала курить. «После начала войны у меня появилась новая привычка – теперь получаю удовольствие от сигарет, – писала она. – Раньше я иногда курила, но теперь я регулярно делаю это по три-четыре раза в день, притом с удовольствием! Главное тут – вдыхание дыма и само это никотиновое угощение, которое отделяет душу от тела на секунду-другую после каждой затяжки» [767] Там же, 140. .