Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Почувствовав, что Бивербрук может воспротивиться его идее, Черчилль насытил свое предложение (переданное в письменном виде) лестью и несвойственными ему жалобами на свое бедственное положение.

«Ничто не может превзойти по важности те задачи, которые вам предстоит взять на себя, – начал Черчилль, явно подразумевая, что Бивербрук, конечно же, согласится на эту должность. – Я хочу подчеркнуть, что возлагаю на вас и свое полнейшее доверие, и в значительной степени жизнь государства».

Далее Черчилль написал, что если Бивербрук все же решит не браться за эту работу, то ее придется делать ему самому. «А это будет не лучшее распределение обязанностей, поскольку оно неизбежно отвлечет мои мысли от военной стороны дела, – писал он. – Я упоминаю об этом, поскольку знаю, как искренне вы желаете помочь мне, а сейчас самая большая помощь, какую вы могли бы мне оказать, состоит в обеспечении успешного решения наших проблем материального обеспечения и логистики» [814] Churchill to Beaverbrook, Jan. 2, 1941, BBK/D, Beaverbrook Papers. .

Но Бивербрук остался непоколебим. Выразив глубокое сожаление, он отказался от председательства и ясно дал понять, что его заявление об отставке относится также и к министерству авиационной промышленности. «Я не гожусь для комиссий, – написал он 3 января. – Я – кот, который гуляет сам по себе».

Он тоже придумал финал, полный демонстративной жалости к себе и своим невзгодам: «Это письмо не нуждается в ответе. Я сам соображу, как мне действовать дальше» [815] Beaverbrook to Churchill, Jan. 3, 1941, BBK/D, Beaverbrook Papers. .

Черчилль воспринял отставку Бивербрука как оскорбление, нанесенное и ему, и Англии. Если Бивербрук сейчас уйдет, это будет равносильно предательству. Именно его энергия и хищная изобретательность вывели производство самолетов на уровень, казавшийся почти сказочным, и сыграли важнейшую роль в жизни страны, ибо помогли ей противостоять мощным воздушным атакам Германии. К тому же они помогли и самому Черчиллю поддерживать собственную уверенность в том, что рано или поздно Британия победит. Более того, Черчилль нуждался в нем лично: его знание подводных политических течений, его советы, да и просто его присутствие рядом очень оживляли день.

«Мой дорогой Макс, – диктовал Черчилль 3 января. – Я с большим сожалением прочел ваше письмо. Ваша отставка стала бы совершенно неоправданным шагом и была бы воспринята как дезертирство. Она бы в одночасье разрушила всю заработанную вами репутацию и обратила благодарность и расположение миллионов людей в гнев. Это поступок, о котором вы будете сожалеть всю жизнь».

Тут Черчилль снова подпустил нотку жалости к себе: «Никакой министр никогда не получал такой поддержки, какую я оказываю вам, и вы хорошо знаете, какое бремя прибавится к прочим моим тяготам, если вы откажетесь принять то великое поручение, которое я так стремился вам доверить» [816] Churchill to Beaverbrook, Jan. 3, 1941, BBK/D, Beaverbrook Papers. .

Он отправил это письмо и стал ждать ответа Бивербрука.

У Черчилля имелись и другие причины досадовать. Недавно он узнал о двух утечках, и это его серьезно обеспокоило. Для начала американская корреспондентка передала по телеграфу в свою газету Chicago Daily News секретную информацию о вишистском правительстве. Особенно задело Черчилля то, что журналистка по имени Хелен Киркпатрик почерпнула эти сведения из разговора, происходившего во время одного из его собственных званых обедов в Дитчли, его полнолунном убежище, где жестко действовал неписаный закон – не распространять то, что доверительно сообщают участники бесед, проходящих в этом загородном доме. Данную тайну (что вишистское правительство не намерено оказывать прямую военную помощь Германии) поведала за обедом французская пианистка Ева Кюри, дочь знаменитого физика [817] Точнее, двух знаменитых физиков – Марии и Пьера Кюри. – Прим. пер . .

«Мадемуазель Кюри, женщина выдающаяся, должна бы обладать достаточным благоразумием, чтобы не сплетничать об этом на званом вечере в загородном доме, – писал премьер своему министру иностранных дел Энтони Идену. – А мисс Хелен Киркпатрик злоупотребила ее доверием ради журналистской выгоды. Обе женщины должны быть допрошены службой МИ-5 при первом удобном случае; необходимо получить у них объяснения». Он заявил Идену, что Киркпатрик надо немедленно выдворить из страны: «Весьма нежелательно, чтобы такого рода личность выведывала в частных домах сведения, способные стать броским материалом, – совершенно не заботясь при этом о британских интересах» [818] Gilbert, War Papers , 3:2–3. .

Этот случай (а также второй инцидент – связанный с публикацией секретных сведений об одном из британских самолетов в американском авиационном журнале) побудил Черчилля направить «Мопсу» Исмею и ряду других должностных лиц директиву о секретности как таковой. «С началом нового года необходимо обращать особое внимание на то, чтобы обеспечивать более строгое соблюдение секретности во всех вопросах, касающихся ведения войны», – писал он. Черчилль ужесточил ограничения на распространение секретных материалов и на то, какого рода информацию можно предоставлять журналистам. «У нас возникают сложности из-за деятельности иностранных корреспондентов обоих полов, – отмечал он. – Надлежит помнить: все, что сказано Америке, тут же передается в Германию, и мы не получаем за это никакой компенсации» [819] Там же, 4–6. .

Гнев Черчилля по поводу утечек заставил Джона Колвилла встревожиться насчет собственного дневника, полного всевозможных тайных подробностей работы премьерского аппарата и умозаключений об особенностях поведения Черчилля: такие материалы стали бы желанной добычей для любого немецкого шпиона. Колвилл отлично понимал, что само ведение столь подробных записей, по всей вероятности, противозаконно. «Премьер разослал служебную записку о соблюдении секретности, и меня вдруг стала порядком мучить совесть по поводу этого дневника, – записал он в первый день нового года. – Мне не хватает духу его уничтожить. Пойду на компромисс – буду держать его здесь под замком, относясь к его хранению еще строже, чем прежде» [820] Colville, Fringes of Power , 1:387. .

Когда этот первый день 1941 года начал клониться к вечеру, Черчилль пригласил Колвилла посмотреть, как идут строительные работы в помещениях Оперативного штаба кабинета: их потолок делали бомбостойким. Черчиллю до того не терпелось побродить среди балок и строительных лесов, что он решил обойтись в качестве путеводного светильника лишь фонариком на своей трости – и (пишет Колвилл) быстро «увяз по щиколотки в густом жидком цементе» [821] Там же. .

Главным раздражителем для Черчилля (если не считать падающих бомб и торпедированных кораблей) стал предварительный отчет, полученный от судьи Синглтона, занимавшегося сравнительным анализом сильных сторон Королевских ВВС и люфтваффе. Затевая это расследование, Черчилль надеялся, что оно решит вопрос и положит конец препирательствам и взаимным нападкам множества заинтересованных сторон.