Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Черчилль и Клементина тепло приветствовали Гарримана – словно знали его всю жизнь. Он вручил Клементине мандарины, которые купил для нее в Лиссабоне. «Меня удивило, как благодарна была миссис Черчилль, – писал он позже. – Ее неподдельный восторг по-настоящему показал мне суровость ограничений, налагаемых на британцев однообразным военным рационом» [944] Harriman, Special Envoy to Churchill and Stalin , 21. .

После ужина Черчилль и Гарриман провели свою первую подробную беседу о том, как Британия справляется с натиском Гитлера. Американский эмиссар объяснил премьер-министру, что сумеет эффективно продвигать его интересы, лишь если по-настоящему поймет истинное положение Британии, а также то, какого рода помощь Черчилль больше всего желает получить и что он планирует с ней делать.

– Вас будут держать в курсе, – заверил его Черчилль. – Мы считаем вас другом, от вас не станут ничего скрывать [945] Там же, 22. .

Далее Черчилль стал оценивать угрозу вторжения, отметив, что немцы собрали целые флотилии барж в портах Франции, Бельгии и Дании. Впрочем, сейчас его больше всего заботила немецкая кампания, в ходе которой подводные лодки противодействовали поставкам в Британию товаров и материалов: он назвал это Битвой за Атлантику. За один лишь февраль немецкие подлодки, самолеты и мины уничтожили 400 000 т поставок, сообщил он Гарриману, и эти объемы лишь нарастают. Потери в пересчете на один конвой составляли в среднем около 10 %; суда тонули в два-три раза быстрее, чем Британия строила новые.

Картина вырисовывалась печальная, но Черчилль казался неустрашимым. Гарримана поразила его решимость продолжать войну в одиночку, силами одной лишь Британии (если придется) – и его откровенное признание: если Америка рано или поздно не вступит в войну, Англия может даже не надеяться в конце концов одержать победу.

Чувство великих и судьбоносных перемен наполняло этот уик-энд. Мэри Черчилль ощущала восторженный трепет благодаря тому, что ей позволили стать свидетельницей таких серьезных разговоров. «Уик-энд выдался потрясающий, – писала она в дневнике. – Здесь находился центр Вселенной. Возможно, участь миллиардов людей зависит от этой новой оси – этой англо-американской, американско-английской дружбы» [946] Diary, "Monday & Tuesday," March 17–18, 1941, Mary Churchill Papers. .

Когда Гарриман наконец добрался до Лондона, ему открылся пейзаж, весь состоящий из контрастов. В одном квартале он видел нетронутые здания и свободные тротуары; в соседнем – груды обломков, острые куски дерева и железа, торчащие вверх, словно когтистые лапы, и полуразрушенные дома с вещами, распластанными по фасаду, точно боевые знамена разбитого отряда. Все покрывала светло-серая пыль, и воздух пропитывал запах раскаленного гудрона и горелой древесины. Но небо было голубое, деревья начинали зеленеть, туман поднимался над травой Гайд-парка и водой Серпентайна. Потоки пассажиров, приехавших на работу, лились из станций метро и двухэтажных автобусов, с портфелями, газетами и коробками для завтрака – но еще и с противогазами и касками.

Общее чувство угрозы, разлитое в воздухе, проникало в самые обычные повседневные решения и выбор: так, стало важно уходить с работы до темноты и уметь найти ближайшее бомбоубежище. По той же причине Гарриман выбрал отель «Дорчестер». Вначале отель предоставил ему большой люкс на седьмом этаже [британском шестом], номера с 607 по 609 включительно, однако американский эмиссар счел, что эти апартаменты слишком близко к крыше (над ними располагалось всего два этажа), к тому же они слишком просторны и чересчур дороги. Он попросил, чтобы его переселили в люкс поменьше – на четвертый этаж. Кроме того, Гарриман велел своему секретарю Мейклджону поторговаться, чтобы снизить цену. Впрочем, Мейклджон быстро обнаружил, что даже его собственный «самый дешевый номер» в «Кларидже» ему не по карману. «Придется куда-то отсюда переехать… а то умру с голоду», – записал он в дневнике после первой ночи в этом отеле [947] "World War II Diary," 10, Meiklejohn Papers. .

Мейклджон перебрался из «Клариджа» в квартиру, которая, как ему представлялось, вполне может выдержать атаку с воздуха. В письме коллеге, оставшемуся в Штатах, он поведал, что вполне доволен новым жильем. Он занимал четырехкомнатную квартиру на девятом этаже современного здания, выстроенного из стали и кирпича, и у него имелся своего рода щит – еще два этажа наверху. «У меня даже есть кое-какой вид, – писал он. – Тут придерживаются разного мнения насчет того, что безопаснее – спуститься в подвал (и пускай при налете на тебя падает все здание) или жить наверху (чтобы при налете упасть вместе со зданием). По крайней мере, если живешь наверху, можешь увидеть, что по тебе ударит, – если это кого-то утешит».

Он ожидал, что меры светомаскировки в темное время суток окажутся особенно пугающими, тяжелыми и угнетающими, но выяснилось, что это не так. Затемнение облегчало жизнь вокзальным карманникам, а также мародерам, тащившим ценные вещи из домов и магазинов, поврежденных бомбежками, но в остальном, если не учитывать бомбардировок, на улицах было, в общем, довольно безопасно. Мейклджону нравилось ходить по ним в темноте. «Больше всего впечатляет тишина, – писал он. – Почти все прохожие движутся как призраки» [948] Там же, 12. .

Гарриман быстро наладил службу. Хотя в новостях его изображали одиноким паладином, шагающим сквозь хаос, на самом деле «миссия Гарримана», как ее стали называть, вскоре разрослась в небольшую империю – Гарриман, Мейклджон, семь начальников и целый взвод сотрудников, в том числе 14 стенографисток, 10 курьеров, шесть делопроизводителей, две телефонистки, четыре «домработницы» и один водитель. Один благотворитель ссудил Гарриману «Бентли» (как говорили, стоимостью 2000 фунтов – 128 000 нынешних долларов). При найме персонала Гарриман уточнил, что некоторые из стенографисток и клерков должны быть американцами – для работы с «конфиденциальными вопросами».

Вначале миссию разместили в американском посольстве (площадь Гросвенор-сквер, 1), но затем переселили в расположенный рядом многоквартирный дом, сделав специальный проход, соединявший два здания. Описывая кабинет Гарримана в послании одному из своих друзей, Мейклджон отмечал: «Мистер Гарриман достиг какого-то муссолиниевского эффекта (хотя такое сравнение вовсе не пришлось бы ему по душе), поскольку его кабинет – очень большая комната, некогда служившая гостиной в довольно изящной квартире» [949] Meiklejohn to Knight Woolley, May 21, 1941, Public Service, Chronological File, W. Averell Harriman Papers. Кроме того, Гарриман нередко страдал от диспепсии (довольно загадочный термин, которым обозначали тогда и изжогу, и несварение желудка). . Мейклджона особенно порадовало, что его собственный кабинет разместился в бывшей столовой этой квартиры: отсюда вела дверь на кухню, где имелся холодильник, что позволяло ему регулярно поставлять шефу продукты, дабы тому легче было справляться с регулярными обострениями язвы желудка, с давних пор терзавшей его.