Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Еще одна угроза вызывала у него особую обеспокоенность: переодетые немецкие парашютисты и «пятая колонна». Он писал: «Следует уделять большое внимание уловкам с ношением британской военной формы» [306] Note, "Home Defense," June 28, 1940, War Cabinet Papers, CAB 66/9, UKARCH. .

Стресс, связанный с управлением военными делами, начинал сказываться на Черчилле, и Клементина беспокоилась все сильнее. В выходные, которые они провели в Чекерсе, он вел себя попросту грубо. Она уничтожила свое первое письмо, но теперь написала ему снова.

Она извещала мужа: один из членов его ближнего круга (она не раскрывала имени) «посетил меня и сказал, что существует опасность, связанная с тем, что коллеги и подчиненные по большей части не питают к тебе симпатии из-за того, что ты ведешь себя жестко, надменно и саркастично». Она заверяла мужа, что эта жалоба поступила от его «преданного друга», не преследующего никаких корыстных личных целей.

Клементина писала: личные секретари Черчилля, похоже, просто решили смириться с его поведением и стараться не обращать на это внимания. «Но на более высоких уровнях сложилось убеждение, что ты обрушишься на любую идею, стоит кому-либо высказать ее, скажем, на совещании, так что скоро никто не станет предлагать никаких идей – ни хороших, ни плохих».

Она отметила, что это сообщение задело и шокировало ее, потому что «за все эти годы я привыкла к тем, кто работает вместе с тобой и под твоим началом – относясь к тебе с любовью». Пытаясь как-то объяснить такое ухудшение черчиллевского поведения, этот «преданный друг» заметил: «Несомненно, это из-за напряжения».

Но Клементину побудили написать письмо не только наблюдения этого друга. «Мой дорогой Уинстон, – начинала она, – должна признаться, что я заметила – у тебя стал портиться характер; ты уже не так добр, как прежде».

Она предупреждала: теперь, когда в его власти отдавать приказы и «увольнять кого угодно», он обязан придерживаться высоких стандартов поведения – «сочетать в себе учтивость, доброту и, если возможно, олимпийское спокойствие». Она напоминала, что раньше он любил повторять французский принцип «On ne règne sur les âmes que par le calme» – то есть, по сути, «управлять другими можно лишь с помощью спокойствия».

Клементина писала: «Мне невыносима мысль, что те, кто служит стране и тебе, не будут любить тебя, восхищаться тобой, уважать тебя». Она предупреждала: «Ты не добьешься наилучших результатов при помощи вспыльчивости и грубости. Они непременно породят либо неприязнь, либо рабские умонастроения (о бунте во время войны я даже думать не хочу!)».

В заключение она писала: «Пожалуйста, прости свою любящую, верную и бдительную Клементину».

Внизу она нарисовала карикатуру – отдыхающую кошку с хвостом, свернутым в кольцо, – и добавила постскриптум: «Я написала все это в Чекерсе в прошлое воскресенье, разорвала, но вот еще одно такое же письмо» [307] Clementine to Winston, June 27, 1940, CSCT 1/24, Clementine Churchill Papers. .

Однако Джон Колвилл, войдя следующим утром в 10 часов в черчиллевскую спальню на Даунинг-стрит, 10, увидел совсем не того Черчилля, которого изобразила в письме Клементина.

Казалось, премьер держится вполне расслабленно и непринужденно. Он, в красном халате и с сигарой, полулежал в постели, опираясь об изголовье. Рядом с ним располагалась большая хромированная плевательница для окурков сигар (собственно, ее роль выполняло ведерко для льда из отеля «Савой») и Ящик – открытый и наполовину заполненный бумагами. Он диктовал миссис Хилл, которая сидела за машинкой в ногах кровати. Сигарный дым застилал воздух. Там же, в ногах у хозяина, томно растянулся Нельсон, черный кот Черчилля, олицетворяя картину покоя и отдыха.

Время от времени Черчилль с обожанием взглядывал на Нельсона и бормотал: «Дорогой мой кот».

Чекерс все же был благословлением для Черчилля – лучшего убежища, позволявшего отвлечься от лондонских будней, он не мог и пожелать. Усадьба быстро стала его загородным командным пунктом, куда он вызывал массу гостей – генералов, министров, зарубежных официальных лиц, родных, сотрудников. Их приглашали пообедать, поужинать, переночевать или «поужинать и переночевать». С собой он привозил одного из личных секретарей (прочие оставались дежурить в Лондоне), двух машинисток, камердинера, шофера, двух телефонисток и неизменного детектива-инспектора Томпсона. Всю территорию поместья окружали ряды колючей проволоки; бойцы Колдстримской гвардии патрулировали холмы, долины и границы; часовые охраняли все въезды и входы, требуя пароль у всех, включая и самого Черчилля. Каждый день курьеры доставляли доклады, служебные записки, свежие разведданные: все это укладывали в его черный чемоданчик или в его сверхсекретный желтый. Он получал восемь ежедневных и воскресных газет – и читал их все. Хотя премьер устраивал перерывы на еду, прогулки, ванну и дневной сон, почти весь день он проводил диктуя служебные записки и обсуждая военные дела со своими гостями, почти как в доме 10 по Даунинг-стрит, но с одним важнейшим отличием. Сам здешний дом способствовал более легкому и откровенному обмену идеями и мнениями – и просто благодаря тому, что все здесь были вне своих служебных кабинетов, и в силу того, что здесь возникало много необычных возможностей для беседы: во время восхождений на холмы Бикон-Хилл и Кумб-Хилл, прогулок в розарии, игры в крокет, партий в безик. Общей непринужденности способствовали неисчерпаемые резервы шампанского, виски и бренди.

Как правило, разговоры затягивались глубоко за полночь. Посетители знали, что в Чекерсе они могут высказываться свободнее, чем в Лондоне, притом на условиях абсолютной конфиденциальности. После одного из таких уик-эндов Алан Брук, новый черчиллевский главнокомандующий британскими войсками в метрополии, благодарил Черчилля за то, что тот периодически приглашает его в Чекерс и «дает возможность обсудить проблемы обороны нашей страны и представить вам некоторые мои затруднения. Эти неформальные обсуждения оказывают мне колоссальную помощь, и я надеюсь, что вы понимаете, как я вам признателен за вашу доброту» [308] Gilbert, War Papers , 3:555. .

Черчилль тоже более непринужденно чувствовал себя в Чекерсе, понимая, что здесь он может вести себя как пожелает, и пребывая в уверенности, что все происходящее тут останется тайной для непосвященных (вероятно, эта уверенность не имела под собой особых оснований, если учесть, сколько дневников и воспоминаний появилось после войны – словно цветы в пустыне после первого дождя). Он говорил, что здесь его «cercle sacré». Его священный круг.

Генерал Брук вспоминал, как однажды Черчилль в 2:15 ночи предложил всем присутствовавшим пройти в Главный зал и перекусить сэндвичами. Измотанный Брук надеялся, что это сигнал скорого окончания бесед и что он наконец сможет лечь в постель.