Валерий Хайрюзов - Черный Иркут

Но пойти в увольнение мне не довелось. Умрихин, оправившись от пережитого потрясения, назначил меня в наряд.

А в следующие выходные наша лётная группа заканчивала полёты.

Иван Чигорин принёс записку от Дины: «Я ждала, а ты не пришёл. Но был Элвис, и мы долго говорили о тебе. Ждём вас к нам на праздничный бал».

Собираясь на вечер в педучилище, я купил альбом, вклеил в него открытки с видами Байкала и Иркутска. И под каждой написал стихи. Пусть Динка знает: хорошие места бывают не только на Севере.

Вечером зашёл в каптёрку, захотелось проверить, как Тимка отнесётся к моей затее. Он сидел за столом и вёл запись желающих попасть в полярную авиацию. Говорили, Шмыгину пришёл вызов из Колымских Крестов, и он начал подбирать команду. Попасть туда мечтали многие. У северных лётчиков были бешеные заработки и особый престиж. Первым в списке оказался Антон Умрихин. Но я почему-то подумал: для Тимки это очередной повод, чтобы разыграть людей.

— Молодец, здорово придумал, — посмотрев открытки, вялым голосом сказал он. — Ей должно понравиться.

Я обиделся: тоже мне друг называется. Вроде бы похвалил, но после его слов мне захотелось вышвырнуть альбом на улицу.

В педучилище я всё же поехал. Начистил на кителе пуговицы, пришил свежий подворотничок и, завернув альбом в целлофановый пакет, взял его с собой. Если не понравится, Динка скажет мне сама.

Стоял первый по-настоящему весенний день. Солнце было везде: на крышах домов, на заборах, на ветках деревьев. Его было так много, что, казалось, оно заполнило всё и я сам излучаю его. Жмурясь и перепрыгивая через лужи, я не спеша шёл вверх по улице, улыбался встречным людям, себе, проползающим мимо автобусам. В скверике остановился. По ноздреватому весеннему льду, словно тоже получив увольнительные, распахнув свои чёрные шинельки, прогуливались вороны, и я неожиданно рассмеялся: наверное, и среди них есть свой Умрихин.

В педучилище шёл концерт. Тонька, подсев ко мне, шепнула, что сейчас будет выступать Динка. Она появилась в тельняшке и синей юбке, подстриженная под мальчишку. Следом на сцену в ослепительно белой рубашке и с неизменной гитарой вышел Тимка. Они исполнили совсем ещё незнакомую песню Джорджи Марьяновича о маленькой девчонке, которая мечтала о небе и вот наконец-то полетела над землёй.

По-моему, у Тимки никогда не было такого успеха. Зал хлопал и требовал ещё и ещё. Исполнители переглянулись и запели песню о том, что «глупо Чукотку менять на Анадырь и залив Креста на Крещатик менять».

«И когда только они успели прорепетировать?» — думал я, чувствуя, что с каждой минутой мне почему-то становится грустнее и грустнее.

Тимка своей гитарой, как лопатой, зарывал моё весеннее настроение. Я привык к своей курсантской робе, и обыкновенная белая рубашка заставила посмотреть на Шмыгина как бы со стороны. И был вынужден признать: Тимка смотрелся классно. Я достал из пакета альбом и протянул Тоньке:

— Это тебе, на память.

Тонька подозрительно посмотрела на меня, быстро глянула на открытки и захлопнула альбом. Она была вся там, на сцене. Я вновь остался наедине с собой и со своими грустными мыслями. А зал тем временем попросил на бис исполнить «Кобру птичью».

После концерта я предложил Динке погулять по городу. Она отказалась.

— Может быть, завтра после соревнований пройдёмся на лыжах? — спросил я. — Скоро сойдёт снег, и я так и не увижу бег чемпионки.

Ей почему-то шутка моя не понравилась. Неожиданно в разговор влез Шмыгин, начал хвастаться, что у него по лыжам первый разряд. Меня это задело. Честно говоря, на лыжах я его ни разу не видел. Стоявшая рядом Тонька тут же предложила: кто из нас на завтрашних соревнованиях быстрее пробежит десять километров, тому будет торт и поцелуй самой красивой девушки курса.

— Вы только покажите её, а то бежать расхочется, — засмеялся Тимка.

— Это будет Динка! — коварно улыбнувшись, объявила Тонька.

— Ты в своём уме? — сердито сказала Дина. — Сама придумала, сама и целуй!

— Я бы с удовольствием! — согласилась Тонька. — Только мой Чигорин на лыжах не умеет, он в горячих песках вырос.

За победу Тимка боролся отчаянно, до самого конца. Где-то посредине дистанции даже опережал меня. У меня не было шапочки, и перед стартом наша врачиха обмотала мне уши бинтом. Спускаясь с моста, я упал, Тимка обогнал меня, но я успел подняться и последним броском сумел на финише опередить его. Я видел, как Динка кричала вместе со всеми, только не мог понять кому. После финиша ко мне подбежала Тонька, обняла и поцеловала в щёку.

— Что у тебя с головой? Ты ранен? — спросила она.

— Убит, — хмуро ответил я, наблюдая, как Дина, виновато поглядевшая на меня, утешает Шмыгина.

С того дня началось непонятное. Динка писала мне торопливые записки, которые передавала через Тоньку. Та в свою очередь просила Чигорина передать их мне. В них Динка назначала встречу, но почему-то не приходила. Потом, в следующей записке, оправдывалась. Я верил и не верил тому, что она писала.

После успеха на вечере их со Шмыгиным начали приглашать на вечера и концерты. А вскоре они с Тимкой поехали с шефскими концертами по области.

— Похоже, Тимка спикировал на неё, — сказал мне Иван Чигорин. — Ты предупреди: нельзя так с друзьями.

«Но кто устанавливает эти самые правила, что можно, а что нельзя? — расстроенно думал я. — Не прикажешь же, в конце концов!» Многое мне объяснила Тонька, когда я неожиданно встретил её возле училища.

— Ты знаешь, я не пойму её, — хмурясь, говорила она. — Я ей толкую: выбери и не мечись. Она забьётся в угол и молчит. У неё до тебя уже был один парень-курсант. Его отчислили за самоволку. Тимке проще, ему увольнительных не надо, он в городе почти каждый день бывает.

Лучше бы она не упоминала Шмыгина. Узнав, что они вернулись с гастролей, вечером, после отбоя, я впервые сбежал в самоволку. Отыскал дом, в котором жили на квартире девчонки, постучал в окно. В накинутом на плечи пальто вышла Дина. Виноватая, молчаливая и до боли красивая.

— Ну зачем ты это сделал? — подняв на меня глаза, тихо сказала она. — Я ведь просила тебя.

— Хотел тебя увидеть. Поговорить.

— Знаешь, нам не надо больше встречаться, — опустив голову, сказала Дина. — И умоляю тебя, ничего не говори, молчи!

— Я и так молчу, — выдавил я из себя. — Не надо так не надо.

Слова выходили не мои — чужие. Казалось, жизнь остановилась и всё потеряло смысл: слова, клятвы, обещания.

Я развернулся и пошёл вниз по улице. Думалось, она, как это было уже не раз, сейчас остановит, окликнет меня.

Нет, сзади осталась тишина.

После соревнований мы с Тимкой не разговаривали, при встрече он отводил глаза в сторону. С Диной мне всё же довелось встретиться. Когда заканчивались военные сборы, меня, как дежурного по эскадрилье, отправили в город за почтой. Машина с посылками почему-то задерживалась, и я решил прогуляться по городскому саду. Миновав центральный вход, совсем неожиданно на боковой аллее сквозь кусты увидел Дину. Она сидела на скамейке, в руках у неё была книжка. Рядом пристроился первокурсник, он что-то быстро и жарко, размахивая руками, говорил. По всему было видно, что он клеится к ней. От возмущения я, кажется, даже перестал дышать. Достав из кармана красную повязку, натянул её на рукав, затем быстро через кусты подошёл к скамейке и строгим командирским голосом гаркнул: