Валерий Хайрюзов - Черный Иркут

Сегодня, пытаясь заглянуть в то далекое время и понять, чего нам недоставало, а чего хватало с избытком, я осознаю: мы должны благодарить судьбу, что выросли не на городском асфальте, где хочешь или нет, но многое расчерчено и определено заранее — вот улица, вот бордюр, вот тротуар, светофор, который определяет время и направление движения. В городе улицу полагалось переходить в определенном месте, лазить по заборам было неприлично — это можно было сделать только на Барабе. Зато здесь всем хватало места под солнцем, правила здесь были скорее обозначены, чем прописаны, и нарушались они с легкостью весеннего половодья, которое, не спрашивая, заливает дворы и огороды.

Заметив, что я колеблюсь, играть мне с Королем или бросить, Дохлый, приободряя, подмигнул, мол, давай, не дрейфь. Король играл хорошо, но бражка, которой он нахлебался, прежде чем выйти в люди, делала свое дело: игра шла почти на равных, чаша весов клонилась то в мою, то в его сторону. И все же вскоре Король выудил из моего кармана почти весь выигрыш. Каждый бросок требовал очередной ставки. Если игрок отказывается от броска, то стоящие на кону деньги переходят в карман соперника. Перед тем как получить право на бросок, играющий кричит: «Варю!» Это означает, что он должен сделать дополнительную ставку, равную той сумме, что стоит на кону. В какой-то момент ни Королю, ни мне никак не удавалось накрыть шайбой кон и мы поочередно шли на новый бросок.

— Это тебе, сопля, не кур щупать, — щерился Король. — Тут нужно умение.

«При чем тут куры? — думал я. — Мне бы наскрести на один бросок». Если бы я отказался от броска, то все деньги на кону переходили бы к Королю. Я видел: он млел от преподанного урока, да и выигрыш солидной суммы грел его сердце.

И вдруг на помощь пришел Дохлый. Он сунул мне красненькую десятку, и я, получив право на бросок, накрыл кон. Зрители загудели.

— Несчитово! — закричал Король. — Ты заступил черту. Нужно повторить бросок.

— Король хлюздит! — выкрикнул мой дружок Олег Оводнев, которого все называли Алямусом.

Но Король так зыркнул на него, что Олег скрылся за спины пацанов.

— Ну что, бросаешь или я забираю кон? — спросил Король, уверенный, что я откажусь.

— Буду бросать, — ответил я, уже чувствуя, что добром эта игра не кончится.

— Покажи взнос, — потребовал Король.

Я показал десятку и, взяв шайбу, отошел на полметра за контрольную черту — так, чтоб это видали все и чтоб у Короля не было причин для придирки. В наступившей тишине я бросил шайбу. Едва она выпорхнула из руки, понял: бросок что надо. Металлический снаряд накрыл кон.

Как только я начал собирать монеты, Король неожиданно пнул меня по руке, и деньги разлетелись во все стороны.

— Нечего играть на чужие! — процедил он.

— А ну, собери! — вдруг сказал Дохлый.

— Чаво? — угрожающе протянул Король.

На Рёлке Дохлый был пришлым и ни в какие уличные табели о рангах не укладывался. Чужак — он и есть чужак, чего с него возьмешь? Сегодня он здесь, завтра — ищи ветра в поле. Все неписаные законы улицы были на стороне Короля.

Схватка между ними была короткой: неуловимым движением, привыкший иметь дело со степными скакунами и волками, табунщик бросил Короля на землю — только мелькнули в воздухе башмаки. Такой развязки улица не ожидала. Однако и это не отрезвило Короля — он вытащил из кармана нож и пошел на Дохлого. Тот не заверещал, не бросился наутек. Напружинившись, он молча смотрел на приближающегося Короля, затем, мне показалось, с каким-то скучным видом, но с быстротой скакуна лягнул моргнувшего Короля, выбил из руки нож и коротким ударом в скулу уложил местного авторитета.

— Братан, наших бьют! — заорал Король. Это было неслыханно! Сам Король запросил по мощи у старшего брата, который сидел неподалеку на бревнах и попивал бражку. Если Король и был Королем, то в основном благодаря авторитету брата Мотани. Тот уже успел отсидеть в колонии для несовершеннолетних, и на Рёлке с ним старались не связываться. Ребятишки обычно рассыпались по домам, когда подвыпивший громила, пошатываясь, возвращался в свою халупу. На Пасху, Троицу, когда подгулявший народ выходил на улицу, чтобы в кругу друзей и знакомых отметить очередную «маевку» и похвастаться обновками, Мотаня с гитарой собирал вокруг себя мальцов, рассказывал про житье-бытье в зоне и, подыгрывая себе на «струменте», протяжно, с надрывом пел:

До сих пор не пойму, как в наших головах уживались звучащие по радио песни про пионеров, детей рабочих, и что наша обязанность в жизни — стать героями нашего времени с тем, что мы видели и слышали на улице. Конечно, от всего, что окружало нас, шторой или занавеской не отгородишься. Когда случалось очередное ЧП и школе приходилось выгонять очередного ученика, то виноват, как правило, был тот, кого выгоняли. Однако мы не всегда с этим соглашались; жизнь доказывала, что понуждение человека не исправляло. Мы еще не доросли до того, чтобы спорить с учителями: пошушукаемся, поговорим меж собой — и побежали дальше. Единственным человеком, кому мы могли доверить свои сомнения, была учительница истории Анна Константиновна. После чьей-то выходки она сказала:

— Что поделаешь, бытие определяет наше сознание.

Катя возразила, заявив, что у миллионеров свое бытие, а у бомжей свое.

— Но к этой жизни у каждого был свой путь, своя история, — грустно улыбнулась Анна Константиновна. — Так устроен мир.

— А нам говорят: мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — со всей прямотой решил поддержать Катю я.

— Так в чем вопрос? Сделайте!

Все эти рассуждения и разговоры о справедливости мы понимали по-своему и вытаскивали из загашников такой аргумент: есть костюм на выход, а есть уличная одежда для повседневности. Каждой одежде — свое время и место. Вот оно, наше бытие.

…На крик Короля Мотаня среагировал быстро. Он приподнялся, отложил в сторону гитару и крупными шагами направился в нашу сторону. Дохлого он не знал, зато хорошо знал меня. Ведь именно мне он однажды чуть не оторвал ухо за такую частушку, которую я спел, когда он проходил мимо:

Вся уличная шпана, увидев разозленного верзилу, сыпанула кто куда. Рванул домой и я. Выкрикивая ругательства, Мотаня бросился следом.

На улице существовало правило: если ты забежал к себе в ограду, то погоня прекращалась. Но Мотаня вошел в раж, ногой высадил калитку, затем выбил дверь в сени. Дверь в дом сразу не поддалась, однако я видел: еще немного — и он вырвет крючок. И тогда я открыл сам. В темном проеме показалась бульдожья рожа; увидев меня, Мотаня усмехнулся. Дома никого не было, и я как парализованный растерянно смотрел на пьяного громилу. Тут за его спиной внезапно нарисовался Дохлый. Круглым поленом он что есть силы вмазал Мотаню по башке. От удара кепка съехала тому на нос, глаза скрылись под козырьком, он начал медленно поворачиваться. Дохлый повторил — попытка оказалась удачнее и Мотаня стал оседать.