Валерий Хайрюзов - Черный Иркут

— Ты хочешь сказать, что мы все здесь агенты влияния? — усмехнувшись, сказал Котов. — Зря хлеб едим?

— Вам платят, значит, управляют. В этом вся разница. И приходится представлять интересы не государства, а, скажем, тех же Торбеевых. Думаю, это они или их люди названивают Корсаковым. Ты, случаем, не думал об этом, а? Так что, будем очищать Москву от лизоблюдов и негодяев или потихоньку вольёмся в их ряды? Твой ноябрьский тост был хорош, я даже готов был аплодировать.

Глаза у Котова дрогнули, но он быстро взял себя в руки и посмотрел на меня долгим взглядом: мол, откуда ты такой взялся?

— Дорогой ты наш, да будет тебе известно, что «Востокзолото» финансирует проект фильма о Чёрном Иркуте. Так, кажется, будет называться ваш фильм? Оксана Потоцкая у них в штате. И ещё, но это уже не для передачи, но, думаю, тебе следует об этом знать. Они каким-то образом разнюхали, что когда-то вы с отцом намыли песочка. И будто бы после этого твоя жизнь пошла иной дорожкой. Ты, когда поедешь на съёмки, покажи, где это всё про исходило, а они всё заснимут на камеру. Так что, дорогой ты наш сценарист, тебе и мне платят. Тебе — за твою работу, мне, заметь, государство — за свою. Каждому своё — так, кажется, говорили древние? Вот поэтому ты не стоишь в пикетах, не кричишь: «Долой Торбеева и Лужкова!»

— Я стараюсь честно делать свою работу, — ошарашенный свалившейся на меня информацией, пробормотал я. — Раньше — в кабине самолёта, сейчас — за письменным столом. И если бы не эти завлабы, которые прикончили нашу авиацию, то сейчас бы я летел на своём самолёте куда-нибудь в Рим или Мадрид и не думал о каком-то там Торбееве.

— Ну конечно, я забыл: аквиле нон каптат мускас — орлы не ловят мух, — так, кажется, это звучит по-латыни, — с иронией сказал Котов. — Они парят над нами, смертными. Когда это им позволяют.

— Ну, если ты вспомнил о римлянах, то ещё Катон Старший говорил: «Простые ворюги влачат свою жизнь в колодках и узах, государственные — в золоте и пурпуре», — не сдавался я.

— Послушай, Катон ты наш доморощенный, вот что я тебе скажу. Все наши беды — от словоблудия и книжников. У Иоанна Богослова есть одно интересное наблюдение: «И я пошёл к Ангелу, и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми и съешь её; она будет горька во чреве твоём, но в устах твоих будет сладка, как мёд». Это к нашему с тобой разговору. Ты мне не судья, и я тебе не брат. Иди своей дорогой и слушай, что тебе говорят. Может, тогда снова взлетишь. И фильмы твои, и сценарии будут интересны другим.

— Не всё берётся, и не всё покупается, — ответил я Котову — И судимы будут по написанному в книгах даже мёртвые, сообразно с делами и поступками своими. Кстати, о Дёмином кладе знал ещё один человек. Звали его Юзеф Пилсудский. У него остались родственники. Почему бы твоим друганам не поработать с ними? Может, что-то и откопают.

Котов пусто глянул на меня и, ничего не ответив, сунул на прощанье руку и заспешил на своё очередное заседание. О тех же откровениях, которые сопутствовали принятию здесь новых законов и которыми так гордились депутаты, большинство живущих за стенами этого здания не имели ни малейшего представления.

«А сценарий-то уже, оказывается, был написан, — думал я, возвращаясь домой в переполненном вагоне метро. — Да, глубоко копают „старатели". Им, оказывается, было нужно не только само месторождение, но и заснятая на плёнку история его повторного открытия. Нас вели на поводке, потому-то и обещали, а мы хотели получить обещанное и шли, как козлы за морковкой. Вся страна, весь народ».

Я уже заметил, что самые интересные находки у меня происходили именно в подземке, когда, не замечая стоящих рядом людей, металлического грохота колёс, пролетающих мимо станций, вдруг улетаешь со своими мыслями куда-то в небесную пустоту, и там, как и в том сне с буряткой, неожиданно, будто с чьей-то подсказки, ты ухватываешься за обрывок мысли, затем начинаешь разглядывать и перебирать её с разных сторон, и вдруг со всей ясностью открывается то, над чем ты долго и серьёзно думал. Правда есть достояние одного, её нельзя навязать. Она проявляется при разномыслии.

Вспомнив тот поздний телефонный звонок Потоцкой, её желание непременно снять фильм о старателях, я понял, что и она выполняла отведённую часть порученной ей работы, до конца не зная, зачем и для чего эта работа понадобится заказчикам. Как и во времена Чингисхана, они действовали методом загонной охоты. Что ж, когда мифов нет, их придумывают. И в них люди охотнее верят, чем в саму жизнь. А в ней незаметно и тихо возникают и умирают такие сюжеты, что порою просто диву даёшься: неужели такое может быть?

А может, всё это возникло в моём воображении? И я уже не могу смотреть на мир теми глазами, которыми глядят все нормальные люди? И, пытаясь связать всё видимое и невидимое в одну нить, в каждом слове, поступке ищу особый смысл? Но в чём он? И нужен ли мне этот ответ?

Вернувшись в Москву, я вдруг почувствовал, что кто-то невидимый присматривает за мной. Нет, конкретного человека, кто бы это делал, я не наблюдал, но после поездки в Прудово и разговора с Котовым во мне поселилось чувство тревоги, и оно с моей прошлой таёжной и лётной жизни ещё ни разу не обманывало. О том, что откажет в полёте двигатель, о других неприятностях, которые могут случиться со мной в той или иной ситуации, я чувствовал заранее, хотя и не знал, когда это может произойти. Я прокручивал всевозможные варианты. Ну, с Корсаковыми всё ясно — от них нужна была карта. Чем же мог быть им интересен я?

И тут мне на мобильный неожиданно позвонила жена и сказала, что хочет встретиться и поговорить со мной. Мы договорились встретиться в кафе, которое находилось недалеко от метро «Фрунзенская». Зина приехала на чёрном представительном джипе с охраной. Увидев меня, она помахала рукой, затем что-то сказала бритоголовому верзиле и энергичной походкой пошла мне навстречу. Чтобы скрыть еле заметную полноту, которая с возрастом появляется у каждой женщины, на ней был чёрный газовый костюм, который дополняла белая блузка. Как всегда, она выглядела великолепно: загорелое ухоженное лицо, красивая причёска. Когда-то в молодости она гордилась своей фигурой и считала, что она у неё лучше, чем у Софи Лорен. Неожиданно я поймал себя на том, что с доселе неизвестным, оценивающим чувством вглядываюсь в неё. Так, наверное, оглядывают те места, где давно не бывал, стараясь разглядеть и отыскать то, что раньше за ненадобностью пролетало мимо. Передо мной стояла сорокашестилетняя ухоженная, властная и знающая себе цену женщина.

Мы зашли в кафе и присели за столик.

— У тебя что, Храмцов, крыша поехала? — Зина сразу же решила взять меня в оборот и повела решительное наступление. — Я вчера прилетела из Испании, и тут мне сообщают: с квартиры съехал, договор о фильме порвал. Что, хорошо зажил или нашёл себе богатую любовницу?