Дмитрий Жуков - Дневник карателя. Эрих фон дем Бах-Зелевский

23 января 1942 г.

Шимана сообщает: «Полк, состоящий из 32-го и 307-го полицейских батальонов, получил в свое подчинение новые части вермахта и ведет боевые действия с десантом противника в районе Знаменска и Угра. Командный пункт полка 23 января в 12.00 располагается в Климов-Завод, рядом с шоссе на Вязьму. Маршрут [Курта] Петерсена целесообразно провести через Вязьму».

24 января 1942 г.

Вчера вечером отдел Ib 123 кавалерийской бригады сообщил:

«С 20 января и далее высылать ежедневные сводки невозможно. Нет связи с оперативной группой штаба. После 32 часов ожесточенных боев, тяжелых потерь в личном составе и материальной части Торопец по приказу графа Рёдерна был оставлен. В ночь с 20 на 21 января взят опорный пункт Базары. Связь с кавалерийской бригадой СС и полками потеряна. Штаб и транспортное подразделение бригады 22 января в пешем порядке достигли Великих Лук. Так как положение не позволяло оставаться в Великих Луках, то был совершен переход в Витебск. Здесь собрались все тыловые службы. Отсюда невозможно проводить снабжение бригады. 23-й армейский корпус [58] Так в тексте. не способен изменить ситуацию, поскольку утратил связь».

11-й резервный полицейский батальон 23 января 1942 г. сообщил:

«Батальон с 17 по 21 января 1942 г. вел оборонительные бои за Торопец: 12 убитых, […] [59] Неразборчиво. раненых и 30 пропавших без вести. В настоящий момент есть остатки двух рот и военный госпиталь. Батальон намеревается собраться в Витебске и срочно запросить приказ. Необходима реорганизация батальона. Все вооружение, обмундирование, снаряжение и часть техники потеряны. Вермахт оказывает незначительную помощь.

Подпись: Лехтгалер 124».

Приказал командованию бригады немедленно прибыть в Могилев на совещание. 11-му резервному полицейскому батальону я передал по радио, что он подчиняется 403-й [охранной] дивизии и может действовать только по её приказу. Мой офицер разведки, капитан Шульц, возвращается с фронта, чтобы привести в порядок мое отделение связи. Он предложил представить Шиману к награждению Железным крестом I класса. Сегодня провел совещание с судьями СС. – Чтобы остановить постоянное кишечное кровотечение, я полностью прекратил есть. Пью только кофе.

25 января 1942 г.

Сегодня отдельные командиры кавалерийской бригады отчитываются передо мной, Эппе, Темме, бригадный врач, отдел Ib. Я выехал в штаб бригады Фегеляйна. Одновременно с этим подчинил оставшихся солдат и офицеров 89-й дивизии.

26 января 1942 г.

Майор Гризе сообщает о потерях своего батальона, который сейчас состоит из 101 человека. 90 из них получили обморожения. Обморожения в основном появились из-за того, что личный состав перевозился грузовым поездом, сидел на боеприпасах и не был защищен от ветра. По мнению врача батальона, это был безответственный поступок. У личного состава различные простудные заболевания, болезни почек и кишечника. Потери батальона на сегодняшний день составляют: 10 убитых, 14 раненых, 118 получили обморожения, 102 заболели, в общем – 244 человека.

27 января 1942 г.

Сегодня капитан охранной полиции Леффлер сообщил мне, что генерал парашютных войск Ойген Мейндль 125 отправил его с фронта из-за некомпетентности.

28 января 1942 г.

Мое кишечное кровотечение снова стало масштабным. В результате я все время чувствую себя уставшим. Чтобы в конце концов не получить малокровие, врач предлагает мне операцию. Я попросил рейхсфюрера СС отправить меня в военный госпиталь на 4 недели для проведения операции, а Пюклер заменит меня. Я хочу выбрать военный госпиталь поблизости от Минска, чтобы держать бразды правления в своих руках. Рейхсфюрер СС сообщил, что отправляет за мной свой Ю-52.

Февраль – март: военный госпиталь СС

Берлин-Лихтерфельде

Апрель: Карлсбад

[…] [60] Неразборчиво. конец апреля 1942 года

В моих записках образовался огромный вакуум. Но это нисколько не вредит моим военным воспоминаниям, так как это не учебник по истории перенесенной мной болезни. Примерно 1 марта я пережил тяжелый кризис из-за плохого обращения врачей. Речь шла о жизни и смерти. Возникли спазмы кишечника. Мамочка заботилась обо мне самоотверженно, делая все, что шло на пользу моему здоровью. Болезнь, а также эмоционально-личное ее восприятие привели меня к мысли, что каждый человек должен умереть! Как же легко это сказать, когда ты молод и здоров! Однако дело совсем обстоит иначе, когда испытываешь бесконечную боль. В этом случае даже самый смелый солдат, полный неверия, будет вынужден признать этот неоспоримый факт. Конечно, человеку, связанному с религией, легче, чем верующему в провидение своим разумом. Последние ворота, через которые мы все должны пройти, остаются страшными и непостижимыми, несмотря на то, что мы продолжаем жить в наших детях. «Ты неведомый Бог». Боли настолько сильные, что ослабляют не только тело, но и душу. Все это кажется чем-то бессмысленным, если учесть, что хорошие люди часто умирают мучительно, а плохие – легкой смертью. Больше всего меня беспокоит мысль о том, что даже дети и невинные животные могут страдать от мучительной смерти. – Теперь я физически выздоровел, о чем вчера сообщил во время выступления в Рейхстаге. 1 мая я хочу вылететь из Берлина в Могилев, чтобы приступить к выполнению своих служебных обязанностей. Надеюсь, что болезнь сделала меня сильнее, хотя, быть может, сделала и слабым, что, впрочем, скоро прояснится. Между тем в сфере моих компетенций в Центральной России произошло следующее. Кавалерийская бригада СС хорошо воевала под Ржевом, понеся очень тяжелые потери. Фегеляйн заслужено получил за это Рыцарский крест. Разумеется, без солдатской удачи получить такую награду невозможно.

7 мая 1942 г.

Настоящее письмо я пишу Рути из Смоленска:

«Вечер 7 мая 1942 года. Любимая Рути! Сегодня я пишу первое письмо после моего отъезда из Бреслау. Думаю, ты поймешь меня, почему я неделю молчал, так как первые дни работы были особенно напряженными, тем более после длительного отсутствия. Из-за пурги не было летной погоды, поэтому я отложил запланированный полет на фронт и остался в Смоленке. Сначала я хочу сообщить тебе – и не только для твоего успокоения, – что здоров, полон уверенности и глубоко счастлив после долгой болезни. Мое эмоциональное и физическое состояние хорошее, так что я спокоен и излучаю энергию. Сплю, как младенец, и чувствую себя 18-летним лейтенантом, готовым ко всему. Долгая болезнь, во время которой смерть постоянно сидела у моей кровати, похоже, отступила. Я психически уравновешен и ощущаю себя по-настоящему счастливым человеком, который готов умереть, принять судьбу такой, какая она есть. Нет настоящего счастья, которое приходит извне, – оно лежит в нашем собственном сердце. Внешне, однако, все выглядит не так радужно. Гляжу из окна моей старой квартиры в Смоленске. После падения сбитого русского самолета здесь виднеются руины, трубы дымоходов и снежный пейзаж. Ночная метель вновь скрыла надежду на раннюю весну. Также хочу написать, что мне сегодня пришлось отложить запланированный полет в Ельню. А теперь попробую рассказать о том, чем я занимался с самого начала, иначе у вас будет чувство недовольства. Хорошо, что я не стал ждать улучшения погоды в Бреслау, и все-таки вылетел. Вечером я уже остановился в Варшаве. Я разместился на квартире Гиммлера, в здании СД. Квартира обычно пустует, и предназначена для высоких гостей. Здесь же у меня состоялась встреча с Фегеляйном и Бройером. 2 мая также погода была нелетной, поэтому мы выехали на машине Фромма 126(ныне – оберфюрер СС и полковник полиции) в Белосток, в котором он сейчас начальник СС и полиции, а оттуда поехали в Барановичи. В Барановичах я жил в примитивных условиях, в местной полиции. Ценнер ничего здесь не сделал, скорее распустил гражданскую администрацию, а кого-то поставил к стенке. Мы же вспоминали о прекрасном помпезном времени, когда мы здесь жили в прошлом году. Да, жизнь на Востоке примитивная. Так как Шторх остался в Варшаве, я, будучи в Бобруйске, приказал прислать самолет из Могилева. В Бобруйске я посетил склад снабжения СС и барачный лагерь. 3 мая в 18 часов я прибыл в Могилев. Я пролетал над горящими партизанскими деревнями. Мне скорее захотелось приступить к работе. На аэродроме меня встретили Пюклер и полковник Шимана. На летном поле стоял почетный караул и украинский оркестр. Во время приземления в Могилеве перед моим взором предстала потрясающая картина с сотнями разрушенных деревянных домов. В моей квартире в Могилеве хорошо поработали, поставили библиотеку. Мимо других вещей, однако, я не мог пройти. Утром граф Пюклер был уже настолько пьян, что перепутал комнаты и вошел ко мне. Он спас свое вино и бочку водки от Ценнера и его друзей. Этот интеллигентный человек с отличными бюрократическими способностями был настолько обескуражен, что за три месяца моей болезни ни разу не посещал войска. При этом он в высшей степени гордился своей бумажной войной. Вечером, в день моего прибытия, я встретился с подчиненными мне командирами и до 4 часов утра занимался разработкой планов и постановкой боевых задач. На следующий день я вылетел с бригадефюрером Кучерой 127 и полковником Шиманой на командный пункт дивизии, трижды делал остановки в пути и посетил полицейские батальоны Брауншвейга и Бинца, которые вели борьбу с партизанами. Вылет был очень трудным из-за мягкого грунта, и при посадке санитарного самолета сломался пропеллер. 5 мая я посетил военный госпиталь СС в Могилеве, а вечером провел длительное совещание с руководством, на котором также присутствовал начальник полиции безопасности и СД из Смоленска Науман 128. Утром 6 мая из-за дождя и сильного ветра мне не удалось вылететь, но после полудня я все же отправился в Смоленск. С большой радостью меня встретили генерал фон Шенкендорф и сотрудники его штаба. Вечером был ужин у генерала фон Шенкендорфа, который решил отпраздновать мое возвращение. Граф Пюклер возмущался вермахтом и тем, что ему пришлось сотрудничать с войсками. Его обвиняли в эгоизме. Свои занятия контрабандой он искусно прятал за чисто полицейской фразеологией, оставив без должного внимания важные интересы фронта. Поскольку партизаны вокруг Смоленска поставили под угрозу систему снабжения, я немедленно отдал Пюклеру приказ перевести мой штаб и полицейский полк “Центр” в Смоленск. Мы на войне, и не должны вести мирное существование в Могилеве. Все офицеры должны отказаться от сонного прозябания в тылу и начать серьезную жизнь. – В конце моего первого письма я хотел бы еще раз поблагодарить тебя за твою любовь и преданность во время моей болезни.