Софья Голицына - Нам не дано предугадать [litres]

Чаще всех я бывала у Лопухиных и у Боде, хотя дружба с дочерью барона мама́ очень не нравилась. Наверху у Наташи царствовала большая свобода, даже распущенность. Собирались ее друзья, молодые люди, садились все на пол, звучали гитары, пели хором. Узнав это, мама́ меня больше к Боде не пускала, и ездили мы туда только на понедельники. Случилось как-то, что понедельник пришелся накануне Нового года. Танцевали до 11 1/2 часов. Когда перестали, то всех попросили в церковь, и начался молебен, после которого опять перешли в залу и сели ужинать, подали шампанское, все друг друга поздравили с Новым годом, а после ужина вновь пустились в пляс.

Баронесса Боде была оригинальная, странная особа. Сидя неподвижно в кресле, она гостей своих приветствовала всегда, не покидая его, но как-то все, зная ее особенности, не придавали этому значения. Баронесса никуда не ездила с Наташей, которая всегда всюду ездила с отцом или одна, так как гувернантки у нее не было. Была у нее еще сестра Маша, русская красавица, похожая на отца, но далеко не умная и не разговорчивая. Выезжала она позже с Соней Трубецкой и моей сестрой Машей.

На Масленице бывало особенно весело. Каждый день балы и вечера. В субботу дневной бал в Собрании, начинался он в 2 часа дня и кончался в 2–3 часа ночи, там кормили нас обедом и легким ужином. Было весело, красиво, но очень утомительно. При дневном свете многие красавицы теряли, были бледны, но это не мешало настроению. Последний масленичный бал в воскресенье у нашего генерал-губернатора кн. Долгорукова. Начинался он также в 2 часа дня до 12 часов ночи, когда наступал пост. После бешеного последнего котильона все в grand rond [46] Гранд-ронд – элемент танца котильон (фр.). разъединялись и попарно шли в другие комнаты, куда лакеи уже вносили чашки с бульоном и сандвичи. Начиналось прощанье, назначались rendez-vous в церквах на мефимоны [47] Вечерняя великопостная служба (от древнееврейского мемифон – «с нами Бог»). (Прим. ред.) . Много разыгрывалось романов, и объявлялись предполагаемые браки.

Великий пост наступал, говели, ходили в храмы, а со второй недели начиналась та же светская жизнь, только без танцев. Всякие jours fixes, petits jeux, флирт и т. д., и так до Пасхи. К заутрене ездили в какую-нибудь домовую церковь, во Дворец или к генерал-губернатору, но туда по приглашению. После литургии, которая служилась быстро, в час-полвторого уже все сидели за вкусным ужином. У кн. Долгорукова было общество более официальное, и бывало скучновато. На другой день, т. е. в понедельник на Пасхе, был наш приемный день. Пасхальный стол стоял в зале, и многие из посещавших нас останавливались, чтобы закусить. Мама́ была очень хлебосольна, любила потчевать, и готовили у нас вкусно, плохой повар недолго заживался, много перебывало поваров. Папа́, наоборот, всегда всем был доволен.

Помню я один оригинальный вечер у стариков Сушковых. Это была милейшая чета – образованная, умная. Она – рожд. Тютчева, сестра поэта, он был брат знаменитой графини Ростопчиной – поэтессы и, говорят, очень обаятельной женщины. Салон Сушковых был один из центров, куда с удовольствием приезжали все, кто только выделялся чем-нибудь – литераторы, художники и просто образованные люди. Кроме стариков Сушковых, всех притягивало к ним присутствие умной, живой их племянницы Ек. Фед. Тютчевой, дочери поэта. Жила она давно у Сушковых, не вышла замуж и посвятила свою жизнь милым старикам. В Николин день, 6 декабря, день именин Николая Васильевича, давался вечер или раут. Приезжала поздравить старика буквально вся Москва. Их маленький особняк в Пименовском переулке не мог вместить всех, и поэтому открывали внутренние комнаты, спальни и шутили, рассказывая, что приходилось сидеть на кроватях хозяев! На одном из таких вечеров меня представили кн. Л. Т. Голицыной, самой важной даме в обществе, которую я тогда почему-то боялась! Она сказала мне несколько любезных фраз и просила мама́ меня привезти в один из ее приемных дней. В то время был обычай возить дебютанток к важным барыням, такие были тогда: кн. Л. Т. Голицына, кн. Четвертинская, гр. С. Прок. Бобринская, Шереметева, Столыпина и др.

Говоря все время о свете и его удовольствиях, я должна прибавить, что, несмотря на все увеселения, мои занятия, хотя и хромали порой, все же продолжались. Так, я брала уроки французской и русской словесности, уроки и лекции физики, уроки рисования с бездарным учителем Розановым, уроки итальянского языка, по-английски к нам приходила почти ежедневно miss Chance, с которой мы ходили гулять, так как Отенька была постоянно с моими младшими сестрами, Олей и Катей. На лекции физики ездили мы в университет, где читал проф. Любимов. Эти лекции меня очень интересовали, на них я ездила с моим отцом, он знал там многих профессоров, и всегда один из них, подсевши ко мне, объяснял физические опыты.

Чаще всех виделась я с Верой Катениной. К ней пускали меня одну, в нашей карете доезжала я в Рахмановский переулок. Дом во дворе, рядом флигель, где жила моя подруга. Сколько болтовни, смеха слышали эти скромные комнатки. Жила Вера со старой гувернанткой, иногда откуда-то приезжал ее брат Миша и из института младшая ее сестра Сафо, впоследствии Мартынова. Старшая сестра Веры была замужем за кн. Грузинским и в Москве не жила. С ней я познакомилась позже и очень подружилась, особенно тогда, когда сама была замужем. Около 12 часов приезжала за мной карета с выездным лакеем, и я возвращалась домой.

Мой отец любил общество ученых, профессоров, и у нас нередко собирались разные господа из университетских: проф. Крылов, Неверов, Бабин и пр. Сам папа́ часто ходил в Свербеевский кружок, где встречал много интересных личностей. Помню я дом Свербеевых в Николо-Песковском переулке. Помню величавую, красивую Екат. Алекс. – мать многочисленной семьи, ее добряка мужа с толстым животиком, любезного и приветливого. У него как-то вечером играл знаменитый скрипач Оль-Буль, и мама́ ему аккомпанировала, но это было исключением, так как вечера Свербеевых были скорее политико-литературные, на них меня не возили. Вообще там преобладал мужской элемент. У Свербеевых было много дочерей, из которых была замужем только одна – Вар. Дм. Арнольди, остальные остались девами. Соф. Дм. Свербеева, одна из дочерей, была умная, энергичная, вселяла даже страх своей резкостью. Сыновья были: Александр, Дмитрий и Михаил. Александр Дм. был женат на красавице гр. Менгден и с нею развелся. Он был очень милый, хороший человек. Под старость поселился он в Петербурге, был всеми почитаем и всех знал из высшего петербургского общества, всех кормил традиционными завтраками раз в неделю. Собиралось к нему множество всякого народу – и сановники, и литераторы, и из духовных лиц, и дамы почтенные, и молодежь. Всех одинаково любезно принимал он, часто не зная, сколько у него будет гостей и хватит ли на всех пирога или ростбифа. Недавно умер милый старик – тип прежнего времени. У его родителей в старину собирался исключительно славянофильский кружок, но бывали и поэты. Мой отец рассказывал, что он там встречал Лермонтова, с которым был раньше знаком, так как оба учились в Николаевском кавалерийском училище. Лермонтов был очень неприятный, заносчивый, обидчивый.