Софья Голицына - Нам не дано предугадать [litres]

Вдруг, взглянув в сторону нашего Царя, я почувствовала его пристальный взгляд и, к удивлению моему, услышала следующие слова: «Позвольте вам представиться!» Я наклонила голову, глубоко присела, когда рука его пожимала мою, и он продолжал: «Скажите Луизе Трофимовне, что завтра в 3 часа я буду у ней с моими молодыми, хочу их ей представить». Не помню, что он говорил еще, сердце мое сильно билось, я была очень счастлива. Вскоре начался разъезд, и мы вернулись домой. Я тотчас исполнила данное поручение.

На другой день, как сказал Государь, ровно в 3 часа дня раздались три звонка снизу, и Царь с дочерью и зятем всходили по нашей лестнице. Maman одна встретила их. Мы ждали в ее кабинете, где был готов чай, который я разливала. Было нас четверо, maman, Александр Михайлович, папа́ и я. Пробыли высочайшие гости у нас больше часу. Государь между прочим спросил меня, курю ли я, и подал мне открытый портсигар. Жалею я, что не взяла на память его папироску!

В этот же день вечером был бал в Собрании, на который мы поехали и на котором мне было очень весело. Началось с полонеза. Государь шел с женой предводителя дворянства. Все шли попарно при звуках чудного полонеза из «Жизни за Царя». Как торжественно и красиво было это шествие! Богатство мундиров, дамские туалеты, бриллианты, веселое настроение – все способствовало общему ликованию. Ко мне подошел герцог Албанский, прося пройтись с ним в полонезе. Он заговорил по-английски и был очень доволен, что я могла с ним разговаривать на его языке. Началась высочайшая кадриль в carre. Меня на эту кадриль пригласил весельчак принц Валийский. С ним было очень свободно и весело.

На другой день, кажется, все уехали, и Москва опустела.

Без хронологического порядка пишу, как говорится, как попало, по мере того как пишу, всплывают образы давно отошедших интересных людей. Вспоминаю, например, уютную гостиную-кабинет бабушки Луизы Трофимовны, куда нередко вечером приезжали умные люди провести часа 2–3 в приятной беседе. В числе их на первом месте назову Юрия Федоровича Самарина, блестящий ум которого знала вся Москва. Приезжал Дмитриев, бывший профессором Московского университета, но в то время уже покинувший кафедру. Затем часто бывали супруги Черкасские, князь несколько резкий, авторитетный, жена его скромная, симпатичная, уже немолодая. Бывала вечером и старая кн. Четвертинская, мать милейшей кн. Н. Б. Трубецкой. Четвертинской было уже под 90 лет, говорила она глухим басовым голосом, одевалась не по летам молодо, ездила на балы с открытой шеей, закрывая легким газом свои старые кости и кожу. Здоровья была она изумительного и однажды на вопрос моей belle-mere, болела ли она когда-нибудь, она пробасила: «…quatorze fois pour accoucher» [62] «…только четырнадцать раз, когда рожала» (фр.). . Бывала у нас также умница Ек. Фед. Тютчева, ее споры и разговоры с Самариным я жалею, что не записывала тогда. Это был блестящий фейерверк остроумия, но касались они часто и серьезных вопросов политики, религии и т. д.

В 1876 году, 13 декабря, родился наш третий сын Александр, так же благополучно, как и другие дети. Желала я девочку и была разочарована его появлением на свет. Кормить его также не удалось, и я с этим должна была примириться и впредь. Заботы увеличились. Кроме От. Ег. при детях была ее помощница Татьяна, хорошая девушка, дочь петровского слесаря, и кормилица Саша, красивая брюнетка. Когда она появлялась на улице, на нее невольно обращали внимание. Кроме красоты, наряд на ней мог привлечь внимание: высокий кокошник из золотой парчи, малиновый сарафан, пышная кисейная рубашка, масса бус и бархатная душегрейка – все это было красиво и к лицу.

Наша жизнь протекала в безмятежном счастии, сплоченная взаимной любовью и заботами о детях. Лето неизменно проводили мы в Петровском. До 15 августа жили мы в так называемом маленьком доме, а с 15-го, когда наступали темные ночи и плохая погода, мы перекочевывали наверх большого дома, где занимали всю южную его часть. Утро проходило в разных занятиях. Я тогда много читала вслух моей belle-mere, сидя на ее балкончике, а она вязала, а малыши с Отенькой играли у избушки, которую подарили Мише, когда ему минуло три года. Избушка эта и теперь существует, и в ней уже играют внуки – дети Саши.

Летом в Петровское приезжали гости, соседи и дальние из Москвы и других мест. Часто бывал Сер. Мих. Сухотин, милый старик, большой болтун. Был однажды архиерей Леонид, блестящего ума архипастырь.

Была у меня своя верховая лошадь, на которой я много ездила. К несчастью, папа́ не любил верховую езду, и я ездила одна в сопровождении берейтора. Ездила я за 10 верст во Власиху, в имение к дяде Петру Хвощинскому, где всегда было оживленно и весело.

По субботам приезжал папа́ и оставался до понедельника. Мы вдвоем много гуляли и наслаждались дивной природой. Осенью мы возвращались рано, чему я была очень довольна, так как тяготилась разлукой с папа́. Детки росли и нас радовали каждый по-своему. Общими любимцами в то время были Миша и Соня. Миша уже тогда выглядел «солидным» мужчиной, невозмутимо спокойный, он оживлялся при виде еды. Соня была прелестна, жива, болтлива, ее прозвали мы «солнечным лучом». Входя в комнату, она, казалось, все озаряла своей улыбкой и блеском прелестных глаз. Никс был хорошенький, худенький и спокойный мальчик, порой довольно капризный. Саша был красив и очень вспыльчив. Детей мы решили не баловать, и моя belle-mere этого придерживалась. Любила она их очень, любила с ними играть, но и журила за провинности. Называли они ее grand-maman [63] Бабушка (фр.). , так же и мою maman, но одна была старая grand-maman, а другая молодая grand-maman, бывши много моложе моей belle-mere. Жили мои родители недалеко от нас, что для меня было большим счастьем. Мои отношения к матери становились все ближе и теснее, я думаю, этому причина дети, которые больше сближают мать с дочерью, и понятнее материнская любовь, когда есть свои дети.

В апреле 1877 года в Москву приехали Государь с супругою объявить о войне с Турцией. Никогда не забыть того радостного патриотического подъема, который охватил все слои общества, когда Царь в Георгиевской зале Кремля произнес речь о неизбежности этой войны, какое громовое «ура» услышали эти стены, как взволнованы были и сияли наши лица! Да, не забыть этого момента! Мы, дамы, буквально плакали. Государь сам ехал на войну. С ним уезжал и его флигель-адъютант, мой милейший деверь Мих. Мих. Затем жизнь вошла в свою обычную колею. Я принялась с моей belle-mere щипать корпию для раненых, делать бинты, вязать перчатки и пр. Отвозила я это в госпиталь, где папа́ был назначен попечителем.

В декабре накануне Нового года родилась наша вторая дочь Вера, здоровенькая, крупная девочка с шапкой черных волос. Мы были очень счастливы ее рождением. Крестили ее моя мать и заочно старый гр. Адлерберг. Хотели мы ее назвать Маргаритой, но священник отказался дать это имя, уверяя, что оно не православное, а есть только книга этого имени. Назвали Верой, чтобы праздновать одновременно с Соней 17 сентября.