Софья Голицына - Нам не дано предугадать [litres]

Слабое, полусоциалистическое правительство Сибири не могло продержаться долго. Было совершенно очевидно, что в такое время в стране должно быть сильное правительство во главе с волевым и энергичным человеком. Таким человеком был адмирал Колчак, ставший популярным в России во время войны, когда он командовал Черноморским флотом. До этого он был известен как мужественный полярный исследователь. Его назначение диктатором было воспринято с энтузиазмом армией и большинством населения городов, за исключением рабочих. Крестьяне, как всегда, были индифферентными к переменам.

О нем и его правлении и причинах его неудачи много написано. Мне нет необходимости говорить об этом подробно. Коротко – это не он был причиной катастрофы, выбор Колчака в качестве диктатора был правильным, но обстоятельства были против него и его правления. Я бы сказал, что он появился на сцене слишком рано: большевизм с его насилием и тиранией не затронул еще в достаточной мере большинство населения, особенно крестьян Сибири и России, и поэтому антибольшевистские идеи еще не укрепились среди них. Для того, чтобы необразованные люди получили иммунитет к большевизму, они должны сначала пострадать от него. В эти первые несколько месяцев крестьяне еще не ощутили тирании большевизма, как это было в городах. У правительства еще не было достаточно времени, чтобы наложить руки на всю страну и выжать из нее все деньги, и продукты, и людей, которые ему нужны, как это было позже. Занятая подавлением и ограблением городов, правящая партия оставила пока деревню в покое. Крестьяне в это время не платили налогов, не было мобилизации, так что крестьяне даже временно выиграли при этой системе. Естественно, что ни Сибирское правительство, ни (позже) Колчак не могли продолжать этой политики и должны были создавать финансовую базу путем налогообложения. Позже, когда наступление армии расширило фронт и одних добровольцев стало недостаточно, Колчак издал указ о мобилизации. Эти две совершенно неизбежных меры принесли больше вреда, чем любая большевистская пропаганда среди невежественных людей, которые могли сравнивать только два периода – при большевиках, когда их оставили в покое, и настоящий режим, когда они должны были платить налоги и служить в войсках. Они были настолько невежественны и близоруки, что могли считать возможным длительное существование государства за счет конфискации имущества состоятельных горожан. Мятежи начались в сельских районах, и в то время, как в некоторых они были подавлены, в других продержались до конца правления Колчака и сыграли важную роль в ускорении его падения. Рабочие в городах тоже были недовольны, поскольку лишились некоторых привилегий в контроле за фабриками и были вынуждены снабжать армию и население товарами первой необходимости.

Кроме того, некоторые мелкие ошибки правительства и штаба армии усилили общее недовольство и ускорили падение системы, которую поддерживало только небольшое число состоятельных и образованных людей в городах.

Колчак не был настоящим государственным деятелем. Человек высшей степени честный и мужественный, с сильной волей и ярким умом, он пользовался авторитетом в силу своих личных качеств, но у него не было опыта государственной деятельности, и он не умел подбирать нужных людей.

Я встретился с Колчаком, когда он по приезде в Тюмень инспектировал госпитали. И так же, как на большинство людей, сталкивавшихся с ним, он произвел на меня большое впечатление отражавшейся на его лице Наполеона духовной силой, волей, также манерой говорить и держаться. У меня не было возможности узнать его лично, но короткий разговор с ним о госпиталях и его беседы с ранеными оставили у меня впечатление, что это человек, к которому нельзя было испытывать ничего, кроме страха и покорности. У него не было способности очаровывать, как у большинства действительно великих людей. Позже те, кто его хорошо знал, говорили, что мое впечатление не было верным. Во всяком случае, он был выдающейся фигурой, героем, который умер так же мужественно, как и жил.

Зима 1918 /19 года была счастливой. Все, казалось, идет прекрасно. Армия продвигалась вперед к Волге, и новости из южной русской Добровольческой армии, возглавляемой генералом Деникиным, были хорошими. Недовольство большинства населения еще не приняло определенной формы. Время от времени мы получали известия о сопротивлении крестьян, не желающих платить налоги или идти по мобилизации в армию, но никто не обращал тогда на это особого внимания. Все слишком надеялись в то время на сокрушительное падение большевизма, и беженцы предвкушали удовольствие скорого возвращения домой в Россию.

Кн. Львов уехал из Тюмени вскоре после образования нового правительства, которое просило его поехать за границу и попытаться привлечь внимание и помощь к новому государству. Он отправлялся в Париж через Соединенные Штаты и имел там беседу с президентом Вильсоном. Его миссия не увенчалась успехом. Сначала союзники были заинтересованы в новом государстве, которое, возможно, могло восстановить Восточный фронт против Германии, но позже, после перемирия, они утеряли всякий интерес и начали отводить те немногие войска, которые у них были в Сибири.

Лопухин также уехал из Тюмени в Омск, где у него была работа в правительстве. Я остался в Тюмени и вел мирную жизнь, занятый работой в госпитале, раненые периодически прибывали с фронта, а позже зимой нам пришлось бороться с эпидемиями гриппа и возвратной лихорадки. Новости с фронта не были больше ободряющими. Наступление на Волгу было остановлено, и до нас дошли слухи о серьезных восстаниях в тылу, в Восточной и Южной Сибири. Наконец в мае пришли печальные известия о поражении на фронте и о начале того долгого отступления, которое кончилось годом спустя в Маньчжурии и Владивостоке. Причиной этого поражения было предательство нескольких вновь сформированных полков, которые отказались воевать и открыли часть фронта врагу. Армии пришлось отступать к Уральским горам, и вышел приказ об эвакуации Екатеринбурга и, позднее, Тюмени.

Я отослал свою семью на восток, не имея определенной цели. Они должны были найти в Омске моего кузена и решить вместе с ним, лучше ли остаться там или двигаться дальше на восток. Мне пришлось остаться на несколько дней, так как я был занят эвакуацией госпиталя. Было очень жаль разрушать то, чему было отдано столько энергии, но приказ был ничего не оставлять врагу. Госпиталю был дан специальный поезд из тридцати товарных вагонов, четырехколесных, без рессор обычного в России типа, так хорошо знакомого всем беженцам, которые жили и путешествовали в таких вагонах месяцами. Насколько это возможно, вагоны были приспособлены для раненых: матрасы из соломы были положены на неширокие деревянные полки, на которых раненых трясло и толкало во все стороны, как только поезд трогался. Для раненых с телесными повреждениями было мучением так ехать. Поезда шли медленно, длинной вереницей, один за другим, останавливаясь на станциях на часы и даже дни. Эти остановки были облегчением после тряской езды и давали пассажирам возможность дойти до близлежащих деревень, иногда лежащих за несколько верст от железнодорожной станции, для того, чтобы купить свежей еды вместо надоевшей консервированной пищи.