Гарольд Мур - Мы были солдатами... и были молоды

После их вливания в нашу семью я часто чувствовала себя лишней. Наверное, то, как я справлялась с этим, было не лучше и не хуже, чем у других детей. В конце концов, кто меня этому учил? Я стала стремиться к совершенству. Отчаянно хотела приспособиться, но не понимала, как это сделать — ни дома, ни в школе.

Мой отец не обсуждался. Я не знала никого, кто потерял бы на Войне родственника и ещё в раннем возрасте не догадался, что такая тема для разговора неприемлема. Я часто спускалась в наш подвал и разбирала чемодан, хранивший оставшиеся от отца вещи. По какой-то причине после его смерти мама выбросила почти всё, что ему принадлежало. Я хорошо помню запах плесени от треугольного флага, которым укрывали его гроб на похоронах на Арлингтонском кладбище; помню альбом, полный писем с соболезнованиями от множества мелких чиновников; старого белого плюшевого мишку с музыкой, которого родители купили мне, когда я была малышкой; пригоршню медалей, включая "Пурпурное сердце", и стопку фотографий, которые — по моему разумению — изображали моего отца. Однажды я нашла открытку, которую мама подарила от меня папе в его первый День отца. Я не помню изображение на открытке, но с обратной стороны было написано: "… потому что я всегда буду папиной маленькой девочкой". Я обливалась слезами, доходя до дна чемодана. В поисках семьи я вышла замуж в юном, по сегодняшним меркам, возрасте. Благом, что из этого вышло, стали мои дети: Элисон Элизабет, родившаяся 1-го марта 1988-го, Эбигейл Кэтрин, родившаяся 11-го октября 1989-го, и Томас Александер, родившийся 1-го марта 1992-го года. Как всегда хотела, я назвала сына в честь отца.

Осенью 1990-го года произошла удивительная цепочка событий. В статье в "Ю-Эс Ньюс энд Уорлд Рипорт" описывалась смерть моего отца во Вьетнаме. В ней рассказывалось, как отец был ранен и ждал эвакуации, как вышел из вертолёта, чтобы помочь погрузить туда гораздо более тяжело раненного товарища, капитана Рэя Лефевра, и при этом получил смертельное ранение. Мама написала письмо автору статьи, и тот свёл ее с Хэлом Муром. Было несколько длинных телефонных разговоров и письмо Рэю Лефевру с просьбой приехать на встречу ветеранов Йа-Дранга, посвящённую 25-ой годовщине битвы. Я так волновалась и нервничала, что встречусь с людьми, сражавшимися вместе с отцом. Я ожидала встретить группу мачо, бьющих себя кулаками в грудь, выступающих за войну, за убийства и за всё тому подобное, о чём наслышалась за все эти годы.

Я пацифистка, но чувствовала себя обязанной встретиться с ними. Мои представления об этих мужчинах оказались абсурдны. То, что я встретила, — а я надеюсь, они не возразят против аналогии, — было стайкой плюшевых мишек. Даже мой муж был приятно удивлён, встретив то, что я с течением времени ощутила, как новую семью.

Рэй Лефевр получил моё письмо с просьбой присутствовать на встрече в середине свадебной недели своей дочери. И не колебался ни секунды. Он рассказал мне о полученных им ранах и сказал, что если б не мой отец, его, вероятно, не было бы сегодня в живых. Большую часть детства я ненавидела безымянного человека, которого отец погрузил в тот вертолёт, человека, упомянутого в письме из чемодана. Я всегда чувствовала, что отец променял свою жизнь на жизнь этого человека. Для меня так много значила возможность посмотреть ему в глаза. Теперь же я знаю, что если б роли поменялись, Рэй Лефевр сделал бы для отца то же самое.

В те выходные я совершила свою первую поездку к "Стене" [Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме]. Я прошла по всей её длине, и меня захлестнула её энергия. Никогда прежде я не была так тронута произведением искусства. И, наверное, никогда уже не буду. Я чувствую, что круг замкнулся и что я могу жить дальше. Я всегда буду оплакивать отца, но теперь я чувствую, что могу оставить в прошлом и боль, и гнев, и чувство, что меня обманом лишили половины себя. Теперь я знаю себя всю, и, наконец-то, мне нравится то, что я есть. Могу только надеяться, что мы хоть чему-то научились у Вьетнама и что всё было не напрасно".

Эдварду Дэннису Монсевичу уже исполнилось семь лет, когда пришло известие, что его отец, сержант Ллойд Джоэл Монсевич, 17-го ноября 1965-го года убит в зоне высадки "Олбани". "Моя история начинается во Франции, стране, где отец встретил мою мать и где родился я. Мне был год, когда мы приехали в Соединённые Штаты. Я помню, как мы жили в Миссури в Форт-Леонардвуде. Через несколько лет он получил приказ в Корею. Он перевёз нас в Джексонвилл, штат Флорида, поближе к своей семье. Мы там прожили год. Оттуда мы отправились в Форт-Беннинг, штат Джорджия. К тому времени у меня уже появилось трое братьев. Моя мама по-прежнему училась говорить по-английски. Больше всего об отце мне запомнилось то, как ему нравилось работать во дворе, проводя время с нами и слушая Марти Роббинса. Каждое воскресенье мы ходили в церковь в Сэнд-Хилле. Зная, что меня ждут печенье и молоко, я никак не мог дождаться конца богослужения.

Я помню, как за несколько месяцев до отъезда во Вьетнам он готовился к своей миссии, как, воз-вращаясь домой, подкрашивал футболки в зелёный цвет и разбирал полевое снаряжение. Последние не-сколько дней перед отъездом он много времени проводил с нами. За день до отъезда он посадил меня на крышу своей машины и попытался как можно проще объяснить, что происходит. Он сказал, что я должен заменить отца в семье, пока его не будет, заботиться о братьях и помогать маме. Многие годы это сидит у меня в мозгу. Мама осталась одна поднимать на ноги четырёх мальчуганов. Я помню, как получали письма из Вьетнама, в которых папа в основном рассказывал о погоде и о том, как скучает по дому. В одном письме он рассказал о том, что ему нужно отправляться в деревню Анкхе и что он очень переживает, потому что никогда не известно, кем может оказаться ВК. Он говорил, что чувствует себя безопаснее в джунглях, чем в деревне, потому что в джунглях можно слиться с листвой. А мы поживали как могли, надеясь на его возвращение.

В первой телеграмме, доставленной такси, говорилось о том, что он пропал без вести. Через неделю пришла вторая телеграмма, сообщавшая, что он погиб под огнём противника. Примерно через неделю мы уже хоронили его в Форт-Беннинге. Тогда мне было 7 лет, сейчас 34. Многие годы я задавался вопросом, почему так должно было случиться. В последние два года мне, наконец-то, удалось поговорить с ветеранами Вьетнама о той битве, и я надеюсь, что однажды смогу найти людей, знавших отца в то время и бывших с ним рядом, когда его убили. Сейчас у меня своя семья: два мальчика — одному 4 года, другому 19 месяцев — и жена-красавица, которая со мной уже 13 лет. Моя мать ещё жива, и все мои братья в этой жизни состоялись.

Эти парни сражались и гибли за свою страну, и это отразилось на людях по-разному. Президент Буш заявил по национальному телевидению, что с вьетнамским синдромом покончено. Только не для меня и не для многих других людей. Наша помощь ветеранам Вьетнама никогда не станет достаточной. Да благословит и сохранит господь всех близких, до сих пор страдающих от той бессмысленной войны".