Иван Просветов - Вербовщик. Подлинная история легендарного нелегала Быстролетова

Сигналы о неблагополучии дошли до Политотдела ГУЛАГа, отвечавшего за идейное воспитание вольнонаемного состава и военизированной охраны лагерей. В декабре 1941 года начальнику Главного управления лагерей НКВД СССР доложили:

«…рабочая сила [в большинстве лаготделений Новосибирской области] сильно истощена и в большом количестве выбывает из строя… Резко поднялась смертность по Мариинскому отделению… Смертность от пеллагры [347] Тяжелая разновидность авитаминоза. дает чрезвычайно высокие показатели, доходя до 33 % в октябре и 30 % в ноябре к общему количеству умерших… Выход из строя рабочей силы, связанный с истощением и смертностью и грозящий нарушить хозяйственную деятельность лагеря, в [областном УИТЛ] особенно никого не беспокоит и считается нормальным явлением». [348] ГА РФ. Ф. 9414, оп. 3, д. 9, л. 30–50.

Врач Быстролетов не дождался коренного перелома во всей работе аппарата управления и отделений, как того потребовал проверяющий из Москвы. В начале 1942 года его перевели в Сусловский лагерный пункт.

«Извне он казался одной из крохотных производственных точек Мариинского отделения Сиблага, являвшегося, в свою очередь, только одним, и очень неприметным, звеном цепи, в те годы тяжело опутавшей нашу страну… Вся страна с запада до востока была покрыта этими неизвестными населению государствами, вместе составлявшими одно единое целое… Жители этих незримых государств тоже самым деятельным образом участвовали в войне – добывали руду и уголь, валили лес, выращивали хлеб, поставляли армии одежду и мясо. Их было много – миллионы и миллионы, и их общая помощь стране и фронту была велика. Но изнутри каждый лагерный пункт представлялся отдельным миром, жившим своей обособленной жизнью, как островок среди безбрежного моря». [349] Д.А.Быстролетов. Человечность / Пир бессмертных. Т. III. М., 2011. С. 356–357.

Сусловский ОЛП впечатлял внешней обустроенностью и порядком. Внутри зоны перед воротами располагался плац для развода рабочих бригад. Слева от входа тянулись мужские бараки. В центре красовался огромный цветник, рядом располагались два женских барака, далее – общелагерная кухня, дом-штаб и больница для персонала. На другой стороне зоны рядком стояли хирургическая больница, амбулатория, канцелярия медсанчасти, морг, баня. Для з/к имелась отдельная больничная зона с небольшим послаблением в виде собственного огорода. Разумеется, в лагере имелся барак усиленного режима и штрафной изолятор. За общим ограждением находились пекарня, автобаза, ремонтная мастерская, склады, клуб и жилье для вольняшек и лагерного начальства. Но и здесь царило то же презрение к человеческому достоинству, изнурительный труд и скудное существование, что и на других островках ГУЛАГа.

«На разводе вздумается лагернику крикнуть, что ему утром не дали хлеба или ночью не поставили латку на валенки, – и начальник грозно поворачивается к каптёру дяде Пете или завкухней дяде Васе и тут же требует объяснения, а если нужно, то немедленно сажает провинившегося в изолятор. Здесь во всём блеске видны гуманность и демократичность советских лагерей. Кончится развод – сытые и хорошо одетые дяди расходятся по своим теплым берлогам, полуголодные и полуразутые рабочие на десять часов исчезают за воротами в студеной мгле». [350] Д.А.Быстролетов. Молодость в клетке / Пир бессмертных. Т.III. С. 20.

Выход на сельхозработы давал лагернику шанс пожить – если повезет, можно стянуть морковку или пару картофелин. В больничный барак попадали те, кому совсем не повезло, – такие, случалось, умирали, не пролежав и трех суток. Взамен списанных прибывали с этапами новые з/к. Кто-то сразу зачислялся в «доходяги» в барак Быстролетова. Но и там было возможно продолжение жизни и чудесное излечение.

«Серые тени по очереди, кряхтя, поднимаются с пола и ковыляют к моему столу. Еще один… Еще… Каждый больной получал какое-нибудь врачебное назначение: оно необходимо психологически – это та соломинка, за которую хватаются утопающие… Начинается обход лежачих больных. Казак Буся, с коптилкой в одной руке и фанерным списком в другой, пробирается между лежащими первым… Найти пятьдесят больных в темноте нелегко: они совершенно равнодушны к окружающему, не отвечают на вопросы и все похожи один на другого, как однообразны и симптомы их болезни, или, лучше сказать, – состояния… Агонизирующих мы перетаскиваем на единственную вагонку, стоящую у двери, – там больше света и воздуха и никто не толкает. Закончив осмотр, мы моем руки и валимся на табуреты – выбраться на воздух нет сил. Так мы сидим, скрючившись, подпирая головы руками. Потом начинают возвращаться силы. Я диктую назначения и сам заношу записи в ученическую тетрадь – она заменяет истории болезней… Затем погружаюсь в канцелярскую работу: разношу на фанерки и дощечки множество данных; за ними – живые люди, это требует точности. Я царапаю списки на раздачу лекарств, на процедуры, на направление в больницы, а также ведомости на питание для двух кухонь (на больных и обслугу), заявки для каптерки и бани… Выхожу из кабинки. Перед бараком на скамейке сидит наша интеллектуальная элита, цвет и лучшие люди барака: бывший комдив Первой конной Майстрах, бывший посол в Бухаресте Островский, бывший секретарь посольства в Праге Щеглов и бывший командир подводной лодки Абашидзе – разные люди, теперь вдруг ставшие очень похожими друг на друга: у всех в глазах голод и вместе с тем страстное желание превозмочь унизительную животную тоску…» [351] Пир бессмертных. Т.II. Шелковая нить. С. 171–176.

Быстролетов быстро понял правила лагерной жизни, сумел найти общий язык с уголовниками и штабным начальством, охранниками и хозяйственниками, – сказалось мастерство разведчика и понимание, что это – условие выживания. Он существовал на положении «придурка» – так на лагерном жаргоне называли зэка, принятых в обслугу, причем врачи и фельдшеры считались «придурками» довольно высокого ранга. И мог бы с выгодой использовать те возможности, что давало ему место, хоть немного, но возвышающее над общей массой заключенных. Но поддаться искушению для него было равнозначно поискам пищи на помойке, до которой опускались сломавшиеся. Он хотел выжить – но не потерять достоинство при этом, хотя лагерь постоянно требовал компромиссов с совестью.

«Каждое [из местных происшествий] могло бы потрясти свежего человека, на месяцы выбить его из привычной колеи, здесь такие события сыплются непрерывным дождем – минутами, часами, днями, годами. ‹…› Каждый может творить добро и зло в меру своих душевных качеств, и каждый действительно творил их, потому что лагерная жизнь – это предельно сжатый сгусток жизни вообще: там тоже существуют условия для свободного выбора». [352] Там же. С. 288, 341.