Коллектив авторов - В боях за Молдавию. Книга 1

Вскоре сердобольная старушка Иляна угощала нас закусками, а дед Василий подливал в стаканы вино.

Ночевать я остался у старых моих знакомых. Рано утром, распростившись со стариками, я пошел на аэродром. Глубокие следы военных лет еще не стерлись. Но что меня больше всего поразило — это маки. Красные полевые маки. Во время нашего базирования здесь их не было. А теперь склон одного капонира покрылся сплошным алым ковром.

«Кровь наша цветами взошла», — подумалось мне.

Не удержался, сорвал один лепесток и положил в записную книжку…

Недавно перебирал я старые бумаги. И попался мне высушенный лепесток мака. Понятно, не красный уже, а бурый, с тоненькими жилками. Как увидел его — не выдержал. Сел на поезд и поехал в Бельцы.

Город заметно вырос. Он продвигался на север, поднимались фундаменты на пустыре между теми поселками, которые назывались просто Северный и Западный. Покосившийся домик Василия, в котором я отдыхал в свободное между боями время, снесли, и старики переселились в благоустроенную квартиру.

Мы идем по местам, где когда-то бушевала война, где было летное поле нашего фронтового аэродрома. Все здесь ново, неузнаваемо. Остался только осевший капонир. А на месте макового поля выросли корпуса новых домов. Светлые здания вытесняли домики хуторка. В нем размещался лазарет, где я лежал раненый после неудачной посадки на летное поле, обработанное фашистскими самолетами. Того дома, где располагался лазарет, уже не было: его снесли, он мешал стройке…

Издалека доносилась мелодия знакомой песни. Веселой шумной стайкой со знаменем прошли пионеры. Жизнерадостные, загорелые лица. Когда-то в годы войны вот таких подростков я видел на аэродроме. Они приходили туда из разрушенного города и, протягивая тощие ручонки, просили хоть кусочек хлеба. Я многое повидал за годы войны, но ничего не было для меня горше, чем видеть этих изголодавшихся детей, которым я не мог помочь.

Над Бельцами сгущались сумерки. Город осветился электрическими огнями. Мы шли широкой улицей. Я смотрел на Василия, слушал его рассказ о возрождении города и думал о его жизни. Трудные дни проложили на его лице глубокие борозды, но не погасили ни душевного тепла, ни задорного блеска глаз, тверд был его шаг по родной земле. Его смеющееся лицо выражало такую жизненную силу, что казалось — этого человека хватит на сто лет.

Весенним теплом дышит земля Молдавии. Проходя тенистыми улицами Кишинева, я вдыхаю чудесный запах цветущих лип, тополей, толпящихся под окнами многоквартирных домов, думаю о жизни — неумирающей, неистребимой.

Утопая в зелени, высится на городском кладбище статуя советского солдата — память тем, кто отдал жизнь за свою Отчизну. Здесь похоронены воины. На мраморных досках написаны их имена. Русские, украинцы, белорусы, молдаване — воины одной великой армии лежат здесь в этих братских могилах. Шумят над ними южные ветры, плывут к ним из родных краев облака… Не удалось им дожить до Дня победы, как не удалось дожить до этого дня Борису Жигуленкову, Феде Семенову, Евгению Гукалину, Виктору Гришину, братьям Ивану и Александру Колесниковым, Мише Никитину, Васе Никонову. Им очень хотелось жить. Победить и непременно жить.

И они живы, эти герои. Живы мои боевые друзья, оставшиеся на поле брани, живы все те, кто пролил кровь, защищая Родину, живы в светлой памяти народной, живы в славных делах тех, кого они защищали.

Годы бегут. Желтеют поля над Днестром. Шумят кедры. Хороши лунные ночи. Проходят мимо памятника воинам люди — снимают шапки, чтоб поклониться героям, останавливаются пионеры — отдают им салют.

Жить так, как мечтали эти воины, свершить все-все, что не успели свершить они, быть мужественными и честными, быть до конца преданными народу и, если надо будет, — отдать за него самое дорогое — жизнь…

Не этими ли мыслями наполняется голова озорного светловолосого мальчишки, когда он задумчиво стоит у памятника? Не эти ли думы можно прочесть в ясных глазах молдавской девочки в алом галстуке, когда она приносит к могиле букет голубых незабудок?

Трепетным пламенем горит в молодых сердцах желание пройти по жизни так же чисто и самоотверженно, как прошли по ней славные герои, мои боевые друзья… Хотя теперь моя рука держит не штурвал самолета, а ручку с «вечным пером», я не покинул своих боевых друзей-летчиков. По-прежнему я с ними в строю. И когда в высокой голубизне неба, оставляя белый след инверсии, стремительно уносится вдаль серебристый с откинутыми назад крыльями самолет — это мой друг или преемник моего друга в машине быстрой, как молния, бороздит воздушный океан. Он мчится на подвиг, как раньше, но только не на малых высотах, а в стратосфере. Небо там черно-фиолетовое. Очень красивое. С земли не увидишь такого.

Вглядываясь в бескрайние выси, ласковым взглядом провожаю я едва заметную точку самолета и от души говорю:

— Счастливых полетов, друзья!

Группу наших самолетов вел Алексей Амелин. Напарником Шпынова шел молодой летчик Николай Поляков. Когда до конца патрулирования оставалось десять минут, в районе прикрытия появились истребители противника. Завязался воздушный бой. В тяжелый момент боя Амелин вдруг заметил, как один из самолетов его группы стал беспорядочно падать. «Подбили! — решил он. — Кого?» Амелин осмотрел своих ведомых — машины Шпынова рядом не было. «Сейчас врежется в землю. Нет, выровнялся».

Самолет, оказывается, не был подбит, летчик искусно имитировал падение, чтобы выйти из боя.

— Вот подлец! — возмутился Амелин.

Поляков, оставшись без ведущего, заметался. «Мессершмитт» только этого и ждал. Как коршун, он бросился на оторвавшегося от группы Полякова. Положение осложнилось. Полякову пришлось хитрить, изворачиваться, выписывать головокружительные фигуры высшего пилотажа. Ему удалось отвязаться от «мессера», но пристроиться к группе не смог — на него насела еще пара ME-109. Плохо пришлось бы ему, если бы на помощь не ринулся Амелин…

Вернувшись на аэродром, Амелин не увидел на стоянке самолета Шпынова. И только тогда, когда все самолеты группы зарулили в капониры, произвел посадку Шпынов.

Разъяренный Амелин подозвал Шпынова:

— Почему ушел от своих?

— Меня зажали.

Шпынов смотрел на Амелина ясным безмятежным взглядом. Это взорвало Амелина.

— Не ври.

Амелин покраснел от злости, но сдержался и спокойно сказал:

— О себе заботишься? Бросил ведомого! Поляков чудом остался жив.

— Я не виноват, — оправдывался Шпынов. — Поляков не может держаться в строю. Он и меня не мог бы прикрыть. Он виноват, а не я.

— Ну уж… знаешь… В другой раз поступлю по законам войны… Ребята, — обратился он к летчикам, — проведите с ним воспитательную беседу. И предупредите: если хоть раз еще увижу, как он труса в небе выплясывает, — пусть пеняет на себя.