Коллектив авторов - В боях за Молдавию. Книга 2

«Выполнив задачу, вспоминает Можжухин, мы двинулись к домику лесника, рассчитывая, что немцы будут искать для отхода проселочные обходные дороги. Так оно и вышло. Утром немецкие разведчики-мотоциклисты проследовали через хорошо нам знакомую поляну, на которой стоял домик лесника, а следом за ними двинулось и целое подразделение. Пропустив разведчиков (их на выходе из леса к Сарата-Мерешенам уничтожил наш радист Вася Любушкин), мы повели огонь с очень близкого расстояния и почти полностью уложили всех, кто шел в голове колонны. Остальные бросились вспять».

Отряд Александрова, сохраняя боевые порядки, двинулся в Логанешты, которые уже были освобождены нашими частями. Там, в Логанештах, соединившись с регулярными войсками, отряд и закончил свой партизанский почти полугодовой рейд. Вскоре вернулась и группа, ушедшая с заданием на Прут. Мост она взорвать не успела — наступающие войска опередили ее. Всесокрушающей стальной лавиной Красная Армия устремилась на запад.

Погожим апрельским днем мы мчались на юрком «газике» по дороге из Котовска в Сарата-Галбенэ. Сегодня, увы, в урочище Бабеняса по воздуху не попадешь. Партизанские «аэродромы», разумеется, давно закрыты, а открывать авиалинию из Кишинева на Котовск нет никакого смысла — тридцать шесть километров асфальтированного шоссе, отделяющие столицу республики от районного центра, автобусы и такси преодолевают быстрее, чем успеешь просмотреть газету. С нами в машине находился Илья Григорьевич Брынзей, сторож Котовской районной больницы, вызвавшийся быть нашим проводником по партизанскому лесу.

Свернув с асфальта, машина покатила по проселочной дороге, еще не просохшей от недавних дождей. Дня три подряд шли дожди, теплые, обильные, сопровождаемые веселыми раскатами грома, очень раннего в нынешнюю весну. Потом брызнуло яркое солнце, земля запарила, пригорки вдоль дороги покрылись молодой травой, и деревья, напоенные влагой, набухали почками, — не сегодня-завтра из них должны пробиться острые листочки, похожие на нежные язычки зеленого огня, и осветить серое переплетение ветвей.

Вдали показался лес. «Газик» мчался проворно, насколько позволяли мягкие ухабы весеннего проселка. И чем ближе становился лес, тем все больше он поражал нас угрюмой бронзовой красой. Дубы на опушке, охранявшие лесное безмолвие, еще одеты в свой прошлогодний убор — тяжелые бурые листья, как латы, уцелевшие на осенних ветрах и зимних морозах.

На самом пороге леса проселок обрывался, и мы покатили дальше по тропе, устланной такими же бронзовыми латами, какие висели на ветвях кряжистых дубов. Мокрые лесной сыростью и поблескивающие на солнце, что пробивалось сюда с голубого весеннего неба, эти листья-латы и создавали в лесу неповторимо прекрасную и суровую картину.

На перекрестке лесных троп Илья Григорьевич подсказал водителю свернуть вправо, и через несколько минут мы уже выскочили на уютную поляну. На краю поляны, у подножия невысокого холмистого полукружия, стоял домик. Большой просторный двор вокруг него обнесен низким плетнем из жердей. На доске, прибитой над воротами, мы прочли: «Лесной кордон». «Газик» остановился. Мы были на том самом кордоне Бабеняса, где когда-то жил со своей семьей и работал Александр Маник, самоотверженно помогавший партизанам превратить зеленое урочище в опорный пункт для борьбы с фашистскими завоевателями. Здесь, на этой поляне, обрушилась непоправимая беда на шестерых из Маников…

— Старый дом сгорел, — рассказывал наш проводник Илья Григорьевич, — немцы сожгли. Этот построен уже после войны новым лесником. Александр Иванович ведь умер, вы знаете, в сорок шестом году. Не перенес гибели детей и отца с матерью…

Нынешний дом лесника и двор стоят не на том месте, где был прежний, а несколько в стороне. Мы прошли по едва приметной, давно нехоженой тропинке к бывшей усадьбе Маника. Развалины поросли высоким бурьяном — разоренное и неожившее гнездовье… В двух-трех десятках шагов от него — могильный холм, обнесенный узловатыми жердями. Здесь похоронены все шестеро: Павел Константинович и Елизавета Николаевна с четырьмя внуками — Дориной, Николаем, Семеном и Федором. Их обугленные, изрешеченные фашистскими пулями тела похоронил сам лесник. Александр Иванович узнал о случившемся в тот же день — он увидел белый столб дыма над лесом и скорее сердцем, чем разумом, понял, что горит его дом…

От могилы Илья Григорьевич повел нас в лес, и мы снова с удивленным восхищением внимали бронзовому молчанию партизанского урочища. Шли мы к бывшему становищу тем самым путем, по которому пробирались в дни войны бойцы отряда Александрова и ходил к ним лесник.

— Командир отряда Виктор Александров и Александр Иванович Маник — два дорогих мне человека, — сказал Брынзей. — Первый по сути спас мне жизнь, другой стал мне свекром, он отец моей жены Натальи.

Но рассказ о том, как это произошло, мы услыхали, уже сидя на поваленном дубе у входа в партизанскую землянку… Нет, мы не оговорились: перед нами действительно была настоящая землянка. Годы, конечно, не сберегли ее в прежнем виде: посбивались ступеньки, поразмыло дождями насыпь сверху, но сами накаты из толстых бревен лежат нерушимо, — кажется, поработай часок-другой лопатой и, пожалуйста, живи в ней снова со всем партизанским комфортом…

Илье Григорьевичу Брынзею хорошо памятна эта землянка, — в нее когда-то привел Александров и сказал:

— Располагайся, как у себя дома…

А судьба у Ильи Григорьевича в годы войны сложилась нелегкая. В сорок четвертом насильно мобилизовали в румынскую армию. Отправили на фронт под Аккерман. Сбежал. Вернулся в родные места, а зайти в свой дом нельзя: дознаются жандармы — расстрел. Много дней скрывался то в пшенице, то в соломенных скирдах, пока однажды не попал к партизанам. Допрашивал Александров. Рассказал ему все начистоту и даже то, что Наталья Маник, дочь лесника, его невеста. Имя лесника послужило как бы паролем. Так в отряде Александрова прибавился еще один боец. Случилось это уже после того, как опустел домик лесника и Александр Маник с семьей переехал в Болчаны.

Пробыл в отряде Брынзей недолго. Однажды ночью вместе с двумя партизанами (все трое были дежурными) он отправился за водой к колодцу на лесной кордон. Водой в отряде запасались по ночам, и всегда водоносы благополучно возвращались на становище. Но на этот раз…

— Не успел я зацепить ведро за крючок и бросить его в колодец, — рассказывал Илья Григорьевич, — как вдруг из-за куста меня окликнули: «Брынзей, это ты?» Тут же набросились жандармы и схватили нас троих. С жандармами в засаде сидел Баркарь…

Двух русских парней, схваченных у колодца, жандармы повесили на следующий день, а Брынзея в кандалах отправили в Яссы судить военным судом. Только дни гитлеровцев и их сподручных уже были сочтены. Советские танки мчались по дорогам Румынии… Илья Брынзей вернулся домой и здесь от лесника Александра Маника узнал всю партизанскую историю урочища Бабеняса.