Наталья Галаджева - Олег Даль. Я – инородный артист [litres]

Летом 1967 года не стало отца. Это случилось на даче. Олег был на съемках «Хроники пикирующего бомбардировщика». Сообщили телеграммой, он тут же примчался. Они с моим мужем перевезли тело из Серпухова в Москву. Хоронил отца очень торжественно весь завод, на котором он за тридцать пять лет прошел путь от инженера до главного конструктора. Вернувшись с похорон домой, Олег увидел записку, которую, уезжая третьего дня на дачу, отец оставил на буфете: «Олег, твою бритву починил. Папа». До этого была суета, и беготня со справками, оформлениями, он держался сосредоточенно и собранно. И вдруг, как какое-то прозрение – отца больше нет… Олег разрыдался в голос. Олег сам сделал памятник на могилу отца – скромная мраморная плита с маленьким мраморным цветником, на передней стенке которого изображен циркуль, описывающий круг (инженерная символика) и надпись: «…есть, что ушло и что не рождено…». И как странно отозвалось это в «Есть только миг между прошлым и будущим…»

В 60-е – начале 70-х Олег был много занят в театре и кино – дома бывал редко. Они жили теперь вдвоем с мамой. И вот такой курьезный случай. Входили в моду джинсы, свитера и вообще свободная манера одеваться в молодежной среде и творческих кругах. Для пожилой и консервативной публики, для мамы, в частности, это было шокирующим. Однажды, вернувшись из какой-то экспедиции поздно вечером Олег попросил маму разбудить его утром не позже 9, но и не раньше – на 10.30 у него была назначена встреча с режиссером, очень важная. Мама, увидев его джинсы с подвернутыми брючинами и зная, что предстоит ответственная встреча, решила привести штаны в приличный вид и долго гладила через мокрую тряпку, наводя «стрелку». Утром, одеваясь, в последнюю минуту он с ужасом обнаружил «стрелки», но что-то сделать уже было некогда. И всю дорогу, и особенно во время встречи, он мучительно прятал свои ноги от пристальных и недоумевающих, как ему казалось, взглядов.

Летом 1973 года «Современник», будучи на гастролях в Ленинграде, настойчиво приглашает Олега вернуться к ним. После некоторых колебаний и сомнений он возвращается в Москву с женой Елизаветой.

Они живут у мамы в Люблино, но в неком состоянии временности. Лиза не хочет оставаться в Москве без мамы Ольги Борисовны, О.Б. – тоже. Лиза то уезжает в Ленинград, то возвращается. Начинаются семейные трения. Однажды произошел крупный конфликт. Елизавета в слезах выскочила из дома – «Больше ни ногой!». Мама оказалась невольной свидетельницей этой сцены, была очень расстроена и приложила все усилия, чтобы убедить Олега в том, что если даже он прав, то мужчине негоже обижать женщину. Олег и сам, остыв и успокоившись, догнал ее уже во Внукове. Примирение состоялось.

Возникает решение поменять ленинградскую квартиру на московскую. Это оказывается достаточно сложным делом. Отнимает много времени и сил, особенно это трудно для Олега при его занятости и с его нервами. Наконец, только в 1975 году обмен совершается: 2-комнатная квартира-распашонка в пятиэтажке-хрущовке в конце Ленинского проспекта. Почему ей понравился этот вариант? «Это совсем близко от центра, если на метро – там такие короткие пролеты между остановками». На схеме – да, а в реальности…

Переехали, обустроились. Но очень скоро стало понятно, что это не вариант. Близко и удобно только до Переделкина, до Шкловских. До других точек, до Центра – сложно и долго, до метро нужно еще добираться на автобусе.

О.Б. и Л. стали убеждать Олега, что нужно использовать обе двухкомнатные квартиры и съезжаться в одну четырехкомнатную.

У мамы такой вариант объединения вызывал сомнения, так как две матери (теща и свекровь) в одной квартире, на одной кухне вряд ли уживутся. Кроме того, мать (О.Б.) больше тяготеет к дочери, чем к сыну, поэтому она со своей стороны предложила искать вариант однокомнатной квартиры (или даже комнаты в общей квартире) для себя и трехкомнатной квартиры для новой семьи Олега. Однако Л. и О.Б. настаивали на своем, более того, упрекали: «Вы совсем не любите своего сына, Вы не хотите создать для него условий». Это было чудовищной несправедливостью. Мама хотела упростить положение Олега в его новой семье, не обременять собой, не ставить в положение выбора и т. д. Однако нажим был крутой и, в конце концов, Олег сдался – сошлись на том, что поскольку 4-комнатная квартира будет только в Центре, то в случае конфликтной ситуации ее всегда можно будет разменять.

Снова началась обменная эпопея, и тоже все шло не быстро и не просто. Только благодаря вмешательству и помощи Театра на Малой Бронной, где тогда работал Олег, удалось получить квартиру на Смоленском бульваре.

Итак, объединение состоялось, и хотя мама никакого энтузиазма не испытывала, но для Олега и его спокойствия уже была согласна на это.

Маме тогда исполнилось 72 года, чувствовала она себя неважно (гипертония, ишемия, глаукома). Естественно, получилось так, что все домашнее хозяйство легло на плечи О.Б. и Л., а все материальные ресурсы в «общем котле»: заработки Олега и две пенсии матерей. Л. не работала. Материальное положение было довольно сложным – для новой квартиры, ее ремонта и обустройства пришлось влезть в долги. И уже тогда, еще при Олеге, возникали разного рода трения и попреки, что вот О.Б. одна и достает продукты, и готовит, а ей не помогают. Мама принимала эти попреки на свой счет, начинала оправдываться или что-то советовать. Голоса повышались… и тут выходил Олег, и все замолкали. Он выступал и как покровитель, и как примиритель, и ему это нравилось. Он шутил тогда, что на его плечах «четыре бабы: мать, жена с тещей и Кенька (их кошка)». Особенно был доволен он тем, что у него появился, наконец, свой кабинет, где он мог в тишине полностью погрузиться в работу. Послушать любимые пластинки, читать или смотреть в окно на Москву, на Кремль, на соборы, угадывать улицы и переулки, прокладывая пешие маршруты. При нем в доме было тихо и спокойно, не было тусовочного столпотворения, шумных компаний. Приходили по делу, коллеги и близкие друзья, часто наведывалась я, приезжал сюда мой муж, частенько забегала дочь проведать бабушку и просто пообщаться со всеми.

Однажды Тане потребовалась творческая консультация – по программе обучения требовалось подготовить художественное чтение, и Олег «ставил» ей стихотворение Р. Киплинга «Если».

Вообще, у них всегда были хорошие отношения – с его стороны несколько покровительственные, с ее – восхищенно-доверительные. Олег с самого рождения ее заботливо опекал, обязательно привозил что-нибудь из своих экспедиций: то вязаный комплект, то пуховый комбинезончик. А к 18-летию из Англии – первые джинсы Wrangler.

Казалось бы, все устроилось. Бытовая сторона – как хотелось, как мечталось, а в душе смятение и неудовлетворенность. Неистовые, до полного изнеможения, репетиции Дон Жуана и Лунина и – внезапно уход из театра. Режиссерские курсы – опять не то. Желанная работа на ТВ по Чехову для научно-популярной программы «Драматургия и театр», удачные съемки в Мелихове, прекрасная партнерша Е. Симонова (Треплев и Нина). И вдруг – пленка оказывается засвеченной: технический брак. Чудовищная травма на «Мосфильме», когда он попал в «запретный» список. И, наконец, изматывающие, ненавистные, но вынужденные, поездки от Бюро кинопропаганды, особенно в последние два года. Он вообще не любил никакой публичности, редко давал интервью, никогда не «подавал» себя, считал, что место артиста в его искусстве, а не в пропаганде.