Наталья Галаджева - Олег Даль. Я – инородный артист [litres]

В конце 1980 года на телевидении – «Поэзия Лермонтова». Эта программа прозвучала для меня как мрачное неотвратимое предзнаменование. «На смерть поэта». Олег читает медленно, внешне сдержанно, но с таким внутренним напряжением, столько собственной горечи, ненависти клокочет в как бы сдерживаемых словах: «…не вы ль сперва так злобно гнали…», «…к чему теперь рыданья…», «…судьбы свершился приговор!». Он читал эти строки как реквием самому себе. Последнее стихотворение «Наедине с тобою, брат…» – как трагическое пророчество себе же: «…на свете мало, говорят, мне остается жить!» «Да что? Моей судьбой, сказать по правде, очень никто не озабочен…».

Тут же позвонила Олегу. Он, конечно, тоже смотрел. Я не могла сказать, как именно я восприняла все, и только сквозь слезы произнесла: «Потрясающе!». – «Ну вот, а ты, дурочка, реветь. Правда, получилось…»

3 марта 1981 года. Звонок из Киева – и все. «Судьбы свершился приговор!» Смерть – и уже ничего не сделать, ничего не изменить…

Постскриптум. Лиза хотела сделать кабинет Олега мемориальным. Не получилось. Аминь!

Москва. Октябрь 1994 г.

Как оказалось, мое общение с Олегом началось прямо с моего рождения. Это открытие состоялось в начале марта 1981 года. Это были дни предпохоронные. На Смоленском каждый день бывало много народа. Кажется это было прямо в канун похорон… Пришел М. Кононов. Е. А. представила меня ему.

«Ужель та самая Татьяна?» – прореагировал он на это представление. «Да, Татьяна, вероятно, та самая. А какая та самая?» – «Для которой мы всей группой сочиняли сказки!».

Естественно, я не могу помнить то, что происходило, когда мне было 1–2 года, да даже меньше, а Олег никогда об этом не рассказывал. Он, вообще-то, не очень любил распространяться на подобные темы. Никогда не говорит о том, как он любит свою мать, сестру, племянницу. Полнота чувств не предполагает звона о них.

В раннем детстве я Олега даже побаивалась. Он был из тех взрослых, которые никогда не заигрывают и не сюсюкают с малыми детьми, поэтому выпадают из общего шаблона и тем настораживают. Это не сразу понимаешь, к такому стилю общения надо привыкнуть. О подобных же чувствах к Олегу в детстве рассказывала моя троюродная сестра Ольга. Она тоже терялась и тушевалась, когда встречалась с ним в Авангарде, а он просто начинал с ней разговаривать, как с совершенно взрослым человеком.

Однажды в Авангарде Олег играл с кем-то в шахматы. Ольга крутилась тут же и без конца спрашивала: «А почему конь? А где королева? Ты выиграешь?». Наконец Олег не выдержал: «А вали-как ты, Оля, в трюм!» – «А где трюм?» – «А это ты спроси у папы». (Отец Ольги – капитан-речник). Ольга убежала, но скоро вернулась с вопросом «Дядя Олег, куда ты меня послал?». Мы все рухнули. Олег развлекался больше всех. (Потом пришла бабушка и рассказала, что Ольга выбежала из нашего дома и побежала к своему, повторяя на ходу «Вали в трюм, вали в трюм…». Вдруг споткнулась, упала, встала, сказала: «Забыла» и побежала назад, как оказалось, уточнить адрес посыла).

Года два назад вдруг всплыла еще одна подробность, о которой я забыла за давностью лет. Подруга детства вспомнила, как Олег показывал нам фокус с «отрыванием пальца». Знаете, когда к согнутому пальцу одной руки приставляется согнутый палец другой руки и эта конструкция сдвигается. Значит, имел место визит Олега к нам в гости, который я забыла, но который помнит подруга, для которой встреча с живым актером много значила.

Я хорошо помню, с каким трепетом я смотрела «Хронику» и «Старую сказку», как мне хотелось все рассказать, что вот мой дядя играет главные роли в фильмах, которые идут по всей стране. Но подобные выступления в нашей семье не поощрялись.

Какое-то время у меня, наверное, возникала мысль о том, чтобы стать актрисой. Однако однажды без какой-либо подачи с моей стороны Олег вдруг резко выступил против подобных мыслей. Когда это случилось, я не помню. Но хорошо помню лицо кинорежиссера Н. Кошеверовой, когда на ее вопрос о том, собираюсь ли я тоже стать актрисой, я категорически заявила: «Нет!». Это было в 1971 году, когда Олег пригласил нас на «Ленфильм» на съемки «Тени». Мы (мама, папа и я) гостили тогда в Питере. Надежда Николаевна подошла ко мне с вопросом «Что это у нас тут за ребенок такой?», я ответила, что я племянница Олега Даля.

Кстати, эта поездка стала началом нового этапа моих отношений с Олегом. Ушла моя скованность при общении с ним. Немало тому способствовали и Е.А., и О. Б. Ольга Борисовна затеяла переписку со мной (еще до личной встречи), а Е.А. стала моей поверенной в подростковые и юношеские годы. Таким образом, я стала чаще и больше общаться с Олегом.

К моему большому несчастью, все произошло слишком рано. Мне было немного лет, поэтому многое проходило мимо моего сознания. Мне еще были непонятны и неинтересны театральные и киношные интриги и системы запретов. Ни тогда, ни сейчас мне не было интересно, кто с кем и зачем. Олег всегда свято блюл тайну частной жизни и никогда не обсуждал ее на встречах со своими зрителями, и при ответе на вопрос о семье упоминал только своих родителей и сестру.

Я, конечно, помню разговоры о том, где Олег играет, где нет. О том, что он не может (не хочет) «мараться» о «соцреализьм», как многие тогда, чтобы «стать» и «иметь». И в силу юношеского максимализма я была, конечно, полностью на его стороне. Надо также отметить, что никто из семьи его никогда не призывал к какому бы то ни было компромиссу, хотя все понимали, что, пойди Олег на компромисс, и многие двери для него бы открылись.

По всей видимости, много времени посвящалось концертной деятельности. Своей и чужой. На моей памяти есть такой эпизод. К Олегу пришел В. П. Заманский, чтобы показать чтение «Шинели» Гоголя. Олегу понравилось, он поздравлял, желал удачи, хотел, чтобы все состоялось. В каком-то смысле для меня этот день стал открытием Гоголя. До этого он мне казался длинноват и скучноват.

Совершенно особенная история случилась и с Достоевским. Когда в 9-м классе по программе проходили «Преступление и наказание» (с нашей словесницей мы все-таки «не проходили мимо»), я не смогла его читать. Мне снились кошмары про «петербургские трущобы», странные обрушивающиеся лестницы и темные дворы-колодцы. Так я и не дочитала «Преступление». Спустя год или два я была на Смоленском. В это время Олег читал Достоевского. Как он читал обычно, с первого до последнего тома, чтобы проникнуться настроением и состоянием автора, осознать все его мысли, постигнуть все его чувства, почувствовать себя в той гнетущей атмосфере (в которой он, возможно, сам себя и ощущал). Тут я возьми и скажи: «Я не могу читать Достоевского. Я чувствую, что схожу с ума от него». Олег прокомментировал это так: «Дура ты. Ничего ты не понимаешь». Я не обиделась, но Е.А. вступилась за меня: «Ну что ты напал на Татьяну. Она еще молодая. Вырастет – поймет». К Достоевскому я вернулась почти 20 лет спустя. И он потряс меня своей современностью, сочувствованием и состраданием нам, живущим сегодня.