Марк Берроуз - Магия Терри Пратчетта. Биография творца Плоского мира [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Странная реакция на книгу, в которой есть вторая линия сюжета о массовом потреблении и буквальные портреты больших универмагов, высасывающих жизнь из городов. Пратчетт не просто точит топор, он пускает его в дело. Но особенно возмутительно то, что самые человечные истории Плоского мира называются всего лишь остротами. Еще большее негодование вызывает обзор The Sunday Times «Ведьм за границей», заканчивающийся так: «Пратчетт иногда шутит, что его “обвиняют в литературе”. Клянусь своей бессмертной душой, я не могу даже представить, о ком он говорит».

Каждая новая работа неизменно вызывала к жизни несколько таких обзоров. Когда роман «Только ты можешь спасти человечество» попал в шорт-лист «Приза детской литературы» The Guardian, один из членов жюри сказал: «Да, это хорошее чтение, но можно ли его назвать хорошей литературой?»

Публично Пратчетт воспринимал подобную критику спокойно и обычно отвечал, что зарабатывает много денег, и это более чем адекватная компенсация за невозможность покорить снобистские литературные круги Лондона. Но они причиняли ему боль. Периодически его горечь выплескивалась в интервью, иногда репортерам удавалось получить от него ядовитые ответы, которые больше подходили для бара, чем шикарного литературного обеда, он говорил, что, если начнет относить свои книги к «магическому реализму», а не «фэнтези», жюри Букеровской премии сразу же постучится в его дверь. Пратчетт часто ссылался на «Детей полуночи» (Midnight’s Children) Салмана Рушди и «Стрелу времени» (Time’s Arrow) Мартина Эмиса в качестве примеров произведений фэнтези, названных официальной критикой «приемлемыми».

Хотя Пратчетт мог публично смеяться над плохими отзывами, он вступал в бой, если подозревал, что критика принижает жанр или его поклонников. Он называл фэнтези «орлитературой» (иными словами, оригинальной литературой), указывая на то, что самые старые истории были фэнтезийными, и часто цитировал своего любимого Г.К. Честертона [188], эхом повторяя его веру в то, что фэнтези показывает нам реальность под другим углом зрения и позволяет увидеть мир заново. Пратчетт всегда гордился, что его имя связано с фэнтези и научной фантастикой. Даже ближе к концу карьеры, когда большая часть литературного сообщества его приняла, а книги стали современной классикой, он никогда не пропускал конвенты и встречи, где подписывал книги. Пратчетт считал себя в первую очередь жанровым писателем и сердился, если кто-то говорил, что он выше подобных вещей.

Пратчетт защищал своих поклонников с невероятной свирепостью. Освещение в печати книг Пратчетта как серьезной литературы даже в тех случаях, когда тон в целом был позитивным, редко обходилось без атак на среднего фаната Плоского мира. Его книги называли «фестивалями ботаников» (City Life), их читали «любители с коэффициентом умственного развития почитателей хеви-метал», «сексуально неадекватные» (NME), «странно выглядящие, одетые в куртки с капюшонами люди» (The Observer), и «те, кто считает сериал “Красный карлик” (Red Dwarf) смешным» [189] Странный комментарий… «Красный карлик» действительно смешной и в то время был одним из любимых сериалов Пратчетта. ( Примеч. авт .) (Q). Всякий раз, когда на подписании книг появлялся фотограф, он как будто не замечал прилично одетого банковского служащего, заглянувшего в магазин во время перерыва на ланч, а спешил к поклонникам в остроконечных шляпах волшебников или в костюме Смерти.

Все сходились на том, что среднестатистический поклонник Пратчетта – неуклюжий и прыщавый четырнадцатилетний паренек, у которого нет друзей. По большей части это избыточное обобщение, хотя даже Пратчетт признавал, что иногда в их словах был резон. С середины восьмидесятых он получал огромное количество писем от фанатов, либо через издателей, либо отправленных прямо ему домой, в коттедж Гайес. Лин по умолчанию стала его пресс-секретарем, и со временем ей пришлось отказаться от собственной учительской карьеры, чтобы помогать мужу. Каждый день она просматривала письма, отбрасывала те, которые переходили границы [190] Возможно, причина, по которой Пратчетт всегда проглядывал письма от фанатов, состояла в том, что они были сравнительно безобидными по сравнению с почтой других авторов. ( Примеч. авт .) , и приносила ему почту вместе с легким завтраком. Именно Лин обратила внимание на высокий процент мальчиков-подростков и молодых мужчин, писавших ее мужу, и однажды заметила, что троих звали Кевин. Она засунула письма в папку с одобренными письмами и подписала ее «Кевины». С тех пор Терри и Лин стали называть определенный тип поклонников “Кевины”.

Пратчетт знал Кевинов. Он и сам когда-то был одним из них: неуклюжий подросток, который с энтузиазмом пожимал руки авторам на конвентах, просил советов, жадно искал новые научно-фантастические книги и людей, чтобы их обсудить. Кевины проглатывали книги в день их выхода в свет и просили поделиться подробностями; они вставали в очередь на конвентах и автограф-сессиях, где Терри подписывал пухлые каталоги имевшихся в продаже книг. Именно они оставались читателями Пратчетта в течение всей его жизни и, как прыщавые вампиры, циркулировали в постоянно увеличивавшихся рядах новых Кевинов.

Терри инстинктивно понимал кевинизм и знал, какого отношения он заслуживает. Письмо, полученное им от Толкина в девятнадцать лет, значило для него очень много, поэтому он старался отвечать своим фанатам так часто, как только мог. В начале 1990-х годов он говорил, что все, кроме самых странных посланий, которые благодаря усердию его жены крайне редко до него доходили, получили ответы, и часть каждого дня он посвящал письмам на больших страницах с изображением Великого А’Туина. Поклонники присылали ему собственные фотографии перед пивными с названием (The Shades) [191], в том числе самодельные значки членов гребных команд Незримого университета или представителей городской стражи Анк-Морпорка. Они сочиняли собственные версии застольных песен «На волшебном посохе нехилый набалдашник» (A Wizard’s Staff Has a Knob on the End) или «Песни про ежика» (The Hedgehog Song) Нянюшки Ягг из «Вещих сестричек» [192]и просили карты и продолжения, а сами предлагали идеи для кулинарных книг и игр. Пратчетт нередко получал просьбы подписать его собственную фотографию, но их Терри неизменно вежливо игнорировал и вместо этого присылал письмо, в котором говорил, что фотографии автора не несут в себе никакого смысла.

Терри также часто получал письма от библиотекарей, которые обычно превозносили его за то, что он поднял репутацию их профессии при помощи орангутанга из Незримого университета – в таких посланиях неизменно использовалось слово «У-ук!». Библиотекари, родители и учителя благодарили Терри за то, что он обратил их ненавидевших книги детей к чтению – и если прежде ребенок убегал, услышав шелест переворачиваемых страниц, то теперь проводил много времени возле полок с его произведениями и часто не останавливался до тех пор, пока не доходил до конца раздела с его книгами [193] Предположительно от этого больше всего выиграл фэнтезийный автор Флетчер Пратт. ( Примеч. авт .) . Иногда в подобных письмах содержалась пассивная агрессия, которая скорее забавляла Пратчетта, чем раздражала. Обычно там присутствовали такие строки: «Чудесно, что юным читателям нравятся ваши тексты. С их помощью мы заманиваем детей в библиотеки и приучаем к настоящей литературе» [194] Перевод И. Нечаевой. . (Цитата из эссе 1993 года, написанного для журнала The Author, под названием «Кевины».)