Лариса Богораз - Сны памяти

Вот тому самое, как мне кажется, яркое доказательство. Начав завозить материал, я обратился в исполком за разрешением на строительство. Я надеялся, что встречу там и понимание и помощь — хотя бы в приобретении технической документации. Разговор у меня состоялся с главным архитектором Александровского района. Он мне заявил, что мне никто не разрешит строить дом.

— Это почему же? — опешил я.

— Износ вашего дома составляет всего лишь 42 процента, и в нём ещё жить да жить можно!

— А сколько процентов износа нужно, чтоб вы разрешили построить новый дом?

— Не менее 65-ти.

— Это что же, ждать, пока меня вместе с семьёй завалит гнилушками или когда пообмораживаемся все зимой?

— Мы вам можем разрешить сделать капитальный ремонт.

И пошло всё вокруг этого. Ни в какую мне не разрешают построить новый дом. И чего только не было мне наговорено в отделе главного архитектора! Оказывается имеется масса причин и предлогов не давать населению строить дома. — «Закон о частном домовладении» говорит, что всякий человек может строить дом не более 60-ти м 2. И нигде в законе этом не говорится о минимуме! — твержу я им.

— Ага! — в ответ мне, — вы построите себе три или четыре комнаты да ещё все отдельные, а потом будете их сдавать квартирантам!

— Ну, и что же в этом плохого, даже если так и будет (хотя у меня и в мыслях этого не было!)? Закон ведь не запрещает сдавать в наём жильё. Плати налог и сдавай.

— С нас спрашивают и контролируют!

Надо же! В местной газете то и дело читаешь объявления: такой-то завод или техникум снимет комнаты в частных домах для своих рабочих или для студентов. А тебя по одному только подозрению, что ты вдруг заимеешь возможность сдать комнату, лишают права иметь жильё.

— Ага! Построите новый дом, а потом захотите его продать!

— А в этом что недозволенного? Ведь закон и это разрешает! Насильно я свой дом никому не навяжу и жить в нём не заставлю.

Какой идиотизм: в стране настоящий кризис с жильём, и власти вместо того, чтоб поощрять людей строить дома, делают всё дозволенное и даже недозволенное, чтоб препятствовать этому. Я объездил весь Союз и нигде, ни в каком его конце не встречал случая, чтоб приезжему человеку государство предложило жильё. Люди мечутся в поисках чего угодно: квартиры, комнаты или просто угла.

— Ладно, — говорю я, смиряясь, — продам я завтра свою развалюху и обращусь в горисполком с просьбой дать мне квартиру. Дадите?

— Нет, квартир у нас нет. Много строим, но всё равно не хватает.

— Так почему ж не даёте самому мне строить для себя?

«Не даёт ответа».

«И постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».

Мы ещё хотим, чтоб нас понимали иностранцы! Да я вот живу в этой стране пятый десяток, здесь родился, крестился и вырос, а, на вот тебе, она каждый раз выкинет что-нибудь такое, на что и ответа не дашь ни сам себе, ни кто другой не ответит ничего вразумительного. У меня от всего этого сложилось такое впечатление о нашем устройстве: где-то ежедневно заседает и усиленно работает огромная и авторитетная организация, и думает она только об одном, какую бы пакость или несуразицу придумать для населения, как бы и что бы ещё сделать, чтобы жизнь его стала ещё бессмысленней и немыслимей?

И с каждым годом больше убеждаюсь: если мы ещё и живём и дышим, то как раз вопреки желанию власти.

…Прежде, чем приступить к строительству дома, я решил провести к нему водопровод. Водопроводная трасса проходит в двух метрах от моей калитки — ещё ближе, чем в Тарусе. Узнал, что разрешения на водопровод даёт горкомхоз. Обратился туда, и мне велели заказать в проектной конторе в Александрове документацию на водопровод и на проект канализации. Побывал там. Через полтора месяца документация была готова и согласована, как и положено, с санэпидемстанцией. С папкой этих документов заявился я к начальнику горкомхоза. Полтора месяца назад он меня направлял в проектную контору, а теперь, не смутясь и не задумываясь, отказывает мне в разрешении на водопровод и на канализацию.

Устно он мне говорит: «Воды не хватает в городе, и мы никому не разрешаем подсоединяться к городскому водопроводу. Пользуйтесь, как все жители, колонкой!»

— Но ведь от колонки я могу брать воды неограниченное количество! Почему не разрешите в дом провести? Разница только в том и будет, что в облегчении.

— Только в исключительных случаях разрешает исполком провести водопровод в дом. Вот если бы вы были инвалидом войны или ветераном труда, тогда бы вам провели…

— Или был бы я секретарём горкома партии…

Молчит.

Но на заявлении он мне пишет резолюцию: «Отказать из-за отсутствия в горкомхозе чугунных труб».

— А если я достану вам трубы чугунные, то вы мне разрешите?

— У нас не хватает рабочих, чтоб проводить воду в частные дома…

— А если я найду и рабочих?

— Я ж вам сказал, если б вы были инвалид войны…

— Так на кой чёрт вы меня посылали в проектную контору заказывать проект? Зачем я потратил полтора месяца и уплатил 20 рублей?

— А что я могу поделать, раз у нас нет труб?

— А если я достану трубы?

— У нас не хватает рабочих…

Сказка про белого бычка.

Написал я об этом жалобу во Владимир в областной отдел коммунального хозяйства. И меня скоро вызвали на заседание горисполкома…

На требования международной общественности освободить узников совести советские официальные лица отвечали: в СССР нет узников совести, нет политических заключенных, те люди, которых вы называете, — это обыкновенные уголовные преступники. Так говорил и Михаил Горбачев в первые месяцы своего правления. Однако, через несколько месяцев после объявления «перестройки», власть все же стала понимать, что нужны реальные действия, свидетельствующие о начале изменения политики государства. И такие действия начались. В сентябре 1986 года из женской политической зоны были освобождены политзаключенные женщины, из следственной тюрьмы Лефортово освободили нескольких человек, на которых уже были заведены «дела», по которым шло следствие (Новодворская и другие).

Но в лагерях и тюрьмах тогда все еще находилось — по данным, опубликованным в «Списке политзаключенных в СССР» Кронида Любарского от 30 октября 1986 года, 745 политзаключенных.

Одним из первых почувствовал дыхание перемен Анатолий Марченко, содержавшийся в это время в Чистопольской тюрьме. 4 августа 1986 г. он объявил бессрочную голодовку. Ее требованием было прекращение издевательств над политзаключенными в СССР и их освобождение.

И тогда Софья Васильевна Калистратова и я отправили в Президиум Верховного Совета СССР заявление с просьбой амнистировать всех политических заключенных.