Лариса Богораз - Сны памяти

Еще я хочу сказать, что была счастлива в своей жизни. Судьба подарила мне вас всех, вашу дружбу и любовь и мою любовь к вам. Если есть причина, кроме чисто биологического страха, по которой я не хотела бы уходить, так это то, что я не хочу расставаться с вами. Но каждый из нас смертен, и каждый из нас знает о предстоящей разлуке. Остается только смириться.

А еще о чем я жалею — это что не узнаю, не увижу своими глазами, как обустроится жизнь моих младших потомков, живущих сегодня и еще не пришедших в эту жизнь. Моя жизнь, можно сказать, состоялась, и состоялась хоть и нелегко, но, как я уже сказала, более счастливо, чем я того заслуживала. А вам, мои дорогие, предстоит еще прожить каждому свою трудную жизнь. Не ропщите, не впадайте в уныние. Как говорится. Бог посылает нам испытания и Он же дает силы для преодоления их.

Держитесь!

В надежде на не слишком скорую встречу всегда ваша любящая Лариса, ваш друг, мама, бабушка, прабабушка.

Возможно, имеется в виду Прасковья Шебалина-Богораз — примеч. Александра Даниэля.

Пельше Арвид Янович (1899–1983) — советский партийный и государственный деятель. С 1966 г. пред. к-та парт. контроля при ЦК КПСС. Член Политбюро ЦК КПСС. («Советский энциклопедический словарь», М. 1986; стр. 981).

Уже после смерти Ларисы Иосифовны выяснилось, что Юля вместе с матерью успели эвакуироваться из Харькова во Фрунзе. В конце 80-х сын Юли, Михаил Вайнштейн, эмигрировал в Израиль. — Примеч. Павла Марченко.

17 сентября 1998 г., рубрика «Анкета».

Наверное, возникает вопрос: при такой дремучей поэтической (но и с прозой дело обстояло не лучше) неграмотности — что привело меня на филологический факультет университета. В моем выборе сыграли роль несколько обстоятельств: во-первых, обыкновенное упрямство, стремление решать все самостоятельно, а не так, как хочет мама. — Мама настаивала, чтобы я поступала в архитектурный институт. Школьные учителя прочили мне научную карьеру в математике, кстати, математика все годы была моим любимым предметом. А вузовские десанты, присматривавшие именно в нашей школе, лучшей школе города, наиболее перспективных студентов для своих вузов, отобрали меня в юридический институт и на мехмат университета. Конечно, мне это было чрезвычайно лестно и приятно (я и сегодня этим горжусь), но в выборе сыграло скорее отрицательную роль. И все-таки, почему именно филфак, а не, скажем, химфак или медицинский? Литературу я не любила и не знала (пожалуй, при том же осталась на всю жизнь, только что пообтерлась в окололитературной среде, читала очень мало, хотя и вне рамок школьной программы; никогда не представляла себя, скажем, актрисой или поэтессой, даже не писывала … стихи в альбомы нежных дев. Правда, у меня были любимые писатели — Пушкин и украинская поэтесса Леся Украинка, да еще Марк Твен. Этих писателей я читала и перечитывала, многое знала наизусть, никогда не заучивая на память, что знала в детские годы, то помню и до сих пор. И мысленно сыграла в своей жизни две роли — Мавку, русалку из «Лicoвoi пiснi» Леси Украинки, и пушкинскую барышню-крестьянку. Неточно было бы сказать, что я мысленно сыграла эти роли — я просто была ими, дополняя и дописывая сюжеты в своем воображении. Итак, литературу как школьный предмет я не любила, зато я любила — просто до влюбленности нашу преподавательницу литературы, у которой до войны была любимая ученица Дина. Рахиль Лазаревна часто вдохновенно рассказывала нам о ней — как эта девушка хотела быть учительницей и преподавать литературу в школе. Дина во время войны добровольно пошла в армию и погибла, оставив по себе в сердце бездетной Рахили Лазаревны незаживающую рану. Не думаю, чтобы я просто ревновала к Дине, но я, видимо, надеялась заменить ее и тем утешить Рахиль Лазаревну. Во всем сравняться с Диной мне, конечно, не удастся, да и война-то кончилась, но я могу повторить ее хотя бы до гибели. А для этого надо пойти на филологический факультет, чтобы стать учительницей и сеять разумное, доброе, вечное…

Вот такая романтическая, насквозь придуманная судьба воображалась мне. Поступить на филфак мне, золотой медалистке, было вовсе не трудно: прием гарантирован без вступительных экзаменов. Кстати, я и тогда понимала, что медаль мне, как говорится, «натянули». Причем, именно по литературе: наверняка, мое выпускное сочинение не дотягивало до пятерки, может быть, даже и до четверки. Правда, я писала абсолютно грамотно и по-русски, и по-украински. Потом, когда я сама стала учительницей, я поняла, что такой феномен — абсолютная, врожденная грамотность, как и абсолютный слух, иногда встречается, и не свидетельствует ни о начитанности, ни об общей культуре…

Вначале я узнала эту статью отдельно, саму по себе, позднее она вошла в книгу о Блоке «Конец трагедии»)…) под названием «О романтической идеологии», а теперь опубликована в первоначальном, более полном варианте и в книге «Почва и судьба».

Чтобы закончить с лингвистическими эссе в этой области, вспомню еще отзыв старосидельца, кажется, Шаламова, а скорее, Солженицына на книгу Анатолия Марченко «Мои показания», только что появившуюся в Самиздате. В общем, оценка была весьма высокая, замечание же следующее: «У него (у Марченко) повсюду ошибка — он пишет „зек“, „зеки“, а надо „зека“», и рецензент объяснил мне приведенную выше этимологию слова.

С грустью и запоздалым раскаянием скажу: в 1989-м году он умер. За это время в Москве умерла его мать, а ему не дали даже последние месяцы пожить с ней: за сто первый километр! Сам он долго нигде не мог обосноваться, с большим трудом пристроился под Калинином (Тверью), жил там позаброшенный. Правда, материально ему помогали, но не такая помощь ему была нужна, больше всего он нуждался в общении, в возможности кому-нибудь излагать свои политические идеи, прогнозы, на мой взгляд, бредовые и неинтересные. Мне не хотелось стать его собеседницей, даже на правах оппонента.

Слава Богу, нашлась сердобольная, добрая женщина Неля, помнится, тоже историк. Она вышла за Леню замуж и взяла его к себе, когда ему в конце концов удалось получить вид на жительство в Москве по причине тяжелой болезни и инвалидности. Здесь он вскоре и умер, хотя и присмотренный Нелей — честь и хвала ей! — но позабытый друзьями и коллегами. Я навестила его в Москве всего дважды — на большее у меня не хватило доброты душевной — и в разговорах с ним не была ни терпеливой, ни терпимой.

Приводится по тексту: «Минувшее», исторический альманах, Париж, 1986, СС. 81–140. К публикации в «Минувшем» дана сноска «Текст печатается без согласия автора». Текст перепечатан также журналом «Индекс. Досье на цензуру», см.: http://www.index.oig.ra/memoiis/vbogoraz.litml