Дженнифер Бернс - Айн Рэнд. Эгоизм для победителей [litres]

Как и в случае с пьесой «Ночь 16 января», великая страсть в «Источнике» начинается с насилия. Первые встречи Доминик и Рорка заряжены сексуальным влечением. Они познакомились, когда Рорк работал на карьере её отца. Доминик велит ему починить мраморный камин, который она специально оцарапала. Увидев её уловку, он, к восторгу потрясённой Доминик, разбивает мрамор и присылает вместо себя другого человека. В следующий раз, когда они встречаются, Доминик, верхом на лошади, бьёт Рорка стеком по лицу. Спустя несколько дней он возвращается к ней вечером через окно в её спальне, чтобы закончить то, что они оба начали. Эту сцену Рэнд написала так, чтобы подчеркнуть, что, несмотря на своё сопротивление, Доминик нравилось то, что делал Рорк. Но это по-прежнему был эпизод завоевания, оставивший Доминик истерзанной, разбитой и желающей большего. Сама Рэнд садомазохистскую сцену объясняла по-разному. Одного поклонника она уверяла в том, что это не изнасилование, а затем назвала её «изнасилованием по приглашению» [181]. Конечно же, Рэнд воспринимала эту встречу как эротическую кульминацию для обоих персонажей. Рискованная для того времени сцена с изнасилованием стала одной из самых популярных и противоречивых частей книги [182].

Эта сцена была отголоском первых интеллектуальных увлечений Рэнд. По своей структуре «Источник» напоминает множество ранних работ Рэнд. Главный герой – принципиальный преступник со сложной любовной жизнью, а кульминация происходит в суде и даёт представление о философии автора. Рэнд сделала всё, что было в её силах, чтобы подправить характер Рорка, обостряя его чувство индивидуализма по мере развития сюжета [183]. Однако с учётом сроков сдачи работы структурно изменить роман уже было невозможно. «Источник», по сути, был гибридом, запечатлевшим смену научных интересов Рэнд.

Помимо Весты, Рэнд решила очистить рукопись от своего былого увлечения Ницше. В первой версии рукописи она предваряла каждую из четырёх глав афоризмами из «По ту сторону добра и зла». Теперь она убрала эти эпиграфы, а также удалила несколько прямых аллюзий на Ницше в тексте романа. Однако она по-прежнему не могла убрать из «Источника» всё мстительное презрение, наполнявшее её ранние работы. Страх перед толпой особенно сильно ощущался в тех главах, где речь шла о Гейле Винанде. Рэнд демонстрировала, как Винанд утратил все свои возможности, потакая народным массам, которым он продал свою душу. Однажды ночью полный отчаяния Винанд ходил по улицам Нью-Йорка, и его чувство деградации лишь усиливалось, когда он ощущал запах метро, «осадок большого количества людей, их тел, спрессованных в одну массу», он проходил мимо пьяниц, домохозяек, водителей такси и баров. «Я сдался бакалейщику, палубным матросам парома, владельцам бильярдных», – думал он. Его понимание собственной ценности тесно связано с отвращением к окружающим, которые «не могут произвести ничего». Далее в тексте Рэнд попыталась сбалансировать подобные описания с позитивным изображением присяжных, но её презрительный настрой всё равно продолжал окрашивать повествование в свои цвета.

Твой талант настолько бесспорен, что в конечном итоге прорвётся и забьёт струёй, как фонтан.

Впрочем, сравнение с другими современными произведениями, прославлявшими индивидуализм, показало, насколько новаторским «Источник» был на самом деле. Элитизм и популизм были двумя импульсами, которые всегда существовали в условиях разлада, когда речь заходила об аргументации в пользу нерегулируемого капитализма. «Мемуары лишнего человека» Нока, например, были пропитаны обоснованным презрением к обычному человеку. В то же время противники «Нового курса» утверждали, что, если человека предоставить самому себе, он сможет самостоятельно должным образом организовать свою судьбу. Как и Самнер, они прославляли «забытого человека», обычных рабочих, сохранявших то, что Патерсон называла «декорациями жизни» без вмешательства государства [184]. Приверженцы политики невмешательства зачастую единогласно одобряли как привилегированность элит, так и прелести обычного самодостаточного человека.

В «Источнике» это противоречие ловко обходилось, а фатальный элитизм либертарианства нивелировался за счёт теории этики Рэнд. Несмотря на всё неистовство, нравственность Рэнд носила успокаивающий характер. Рорк говорит присяжным: «Степень способностей может варьироваться, но основной принцип остаётся неизменным; степень независимости человека, его инициативность и личная заинтересованность в работе определяет его талант как работника и достоинства как человека». Иерархия ценностей в книге не носит закрытый характер, поскольку любой может стать частью элиты Рэнд, если просто любит свою работу. Вместо того чтобы говорить о богатых, Рэнд рассуждала о независимых, отходя таким образом от концепции социального класса. Неравенство или различия персонажей обсуждаются определённым образом в индивидуальном порядке, безотносительно к объёмным социальным структурам [185]. Об обитателях Адской кухни и наиболее фешенебельных районов города говорится в одном и том же ключе независимости.

Но даже не связывая либертарианство с традиционным элитизмом, Рэнд в «Источнике» говорит о том, что нам уже известно: человеколюбие – просто ширма для тех, кто стремится к власти. В то время, когда люди видели зарождение двух новых тоталитарных режимов, эта идея не несла в себе новизны. В фильме Альфреда Хичкока «Иностранный корреспондент» (1940) лидер британской партии мира изображён немецким агентом, скрывающим свои дьявольские планы под личиной пацифизма. Патерсон также поднимает эту тему в своей книге, в её ярко озаглавленной главе «Гуманист и гильотина». Спустя несколько лет Рэнд стала утверждать, что идеи, отражённые в этой главе, появились благодаря ей, но Патерсон рьяно это оспаривала. Есть вероятность того, что Патерсон в самом деле верила в этику личного интереса ещё до встречи с Рэнд, поскольку подобных взглядов придерживались многие сторонники laissez-faire. Патерсон могла перефразировать слова Уильяма Грэма Самнера (который, как известно, к филантропии относился скептически), когда писала: «Бо́льшую часть вреда в этом мире причиняют хорошие люди и не из-за случайности, оплошности или упущения, а в результате осознанных, продолжительных действий, на которые их мотивируют высокие идеалы добродетели». Рэнд не была первым мыслителем, критиковавшим альтруизм или предполагавшим, что доблестные намерения часто являются прикрытием для низменных побуждений. В самом деле, изучая раннее либертарианство, Рэнд наткнулась на редко возникавшие сообщества, где её критика альтруизма не была табу [186].