Дженнифер Бернс - Айн Рэнд. Эгоизм для победителей [litres]

Кому-то казалось, что Рэнд раздражают узы брака. Джек Бангей, ассистент Хэла Уиллиса, видел в Рэнд едва сдерживаемую чувственность. «В её лице читалась сильная сексуальность, – вспоминал он, – красивые глаза, чёрные волосы, прекрасные губы, которые очень выделялись, милое лицо, не сильно большое, но с прекрасной улыбкой». Хотя Рэнд никогда не была полностью довольна своей внешностью, она смогла научиться подавать себя наилучшим образом. Бензедрин помог ей избавиться от лишнего веса, и теперь она стала носить обувь на каблуке, прибавив таким образом в росте. В свет она выходила в эффектных нарядах от Адриана, дизайнера звёзд Голливуда. Рэнд нравились близкие, кокетливые отношения с её боссом Уоллисом, они подшучивали и хихикали во время обсуждения её сценариев. Бангей, поживший несколько месяцев с О’Коннорами, переезжая, наблюдал, как Рэнд нравилось, что к ней за советом обращалось много молодых людей. Больше всех выделялся Альберт Маннхаймер, который, по мнению Бангея, должен был занять место Фрэнка [227].

Беспокойный и пылкий, Маннхаймер был завсегдатаем в доме О’Конноров. Он пытался оправиться от самоубийства своей девушки, которое она совершила после того, как они сильно поссорились. Поглощённый чувством вины за её смерть Маннхаймер зацепился за уверенность Рэнд в том, что его вины в этом не было. Они достаточно сильно сблизились. Она называла его Пушистиком, а он дарил ей необычные подарки, одним из которых был огромный флакон духов Chanel. Иногда чувства Маннхаймера к ней становились очень сильными. «Я люблю тебя, Айн! Так, как никогда не любил и никогда больше не полюблю», – писал он ей в одном из своих спонтанных писем после очередного визита. Для описания их отношений он использовал образы, сравнивая её с чистопольем, с тем, что ощущает учёный, «совершивший открытие; или как писатель любит то чувство, когда он создал красивую фразу». Он писал, что рядом с ней невозможно чувствовать себя подавленным, и называл её «лучшей из людей, которых он когда-либо знал». Хотя Рэнд не препятствовала таким проявлениям чувств, в её письмах было больше советов, нежели скрытой страсти. В итоге их пути разошлись в начале 1950-х гг. [228]

Фрэнк был неотъемлемой составляющей счастья Рэнд и в то же время не мог полностью удовлетворить её. Отсутствие у него желания вступать с ней в интеллектуальные споры позволяло их отношениям существовать, потому что она ни за что бы не стерпела несогласия со стороны мужа. Однако неприязнь Фрэнка к дискуссиям и спорам оставляла в их жизни пробел, который Рэнд пыталась восполнить другими людьми. Позже своим друзьям она призна́ется, что в течение их пребывания в Калифорнии она думала о разводе. Фрэнк же находил их различия удобными. Когда Рэнд объявляла друзьям, что Фрэнк был серым кардиналом, прячущимся за троном, он отшучивался в ответ: «Иногда мне кажется, что я и есть этот трон, на котором восседают» [229]. Фрэнк хорошо понимал, на какие компромиссы идёт. Состоятельность Рэнд позволяла ему заниматься участком, не переживая за финансы. В свою очередь, он делал всё, чтобы делать её счастливой. С виду казалось, что он от неё зависим. Но точно так же, как и Рут Хилл, Фрэнк понимал, что Айн тоже в нём нуждалась.

Как бы Рэнд ни презирала Калифорнию, годы, проведённые здесь, были богатыми для неё в интеллектуальном плане. Когда в июне 1945 г. она взяла первый перерыв от работы сценаристом, то накинулась на возможность наконец сосредоточиться на своих интеллектуальных интересах. Ранее в том же году Рэнд начала делать первые заметки по «Забастовке», которая впоследствии станет романом «Атлант расправил плечи», однако теперь её вновь начала интересовать научно-популярная литература [230]. В день своего последнего совещания по сценариям с Уоллисом она задержалась в Голливуде, чтобы купить пять вечерних платьев и огромный том Аристотеля. Покупка была частью её больших планов на «моральную основу индивидуализма». По словам Патерсон, она «поняла, что книга должна быть чем-то гораздо большим, нежели переформулировкой «Источника». Она должна отнести нас к самому началу – к первым аксиомам бытия». Позже она признавалась Патерсон, что задумка эта оказалась куда сложнее, чем она ожидала [231].

Обращение Рэнд к трудам Аристотеля говорило об ощущении того, что индивидуализм как политическую философию нужно воссоздать с самого начала. Расцвет коммунизма и фашизма убедил её в том, что либерализм XIX в., как значилось в её заметках на полях «Дороги к рабству», «потерпел неудачу». Чувство того, что существующие идеологии себя исчерпали, люди испытывали повсеместно. В самом деле, расцвет тоталитаризма спровоцировал кризис либеральной политической теории, поскольку ставил под вопрос давние утверждения о человеческом прогрессе и рациональности. По мере нарастания напряжённости между Соединёнными Штатами и Россией интеллигенция политических кругов активнее искала фундамент для укрепления и поддержки американской демократии в борьбе с советским коммунизмом. Внезапная популярность протестантского теолога Рейнгольда Нибура, утверждавшего, что человек грешен по своей природе, говорила о потребности в поиске смысла жизни, характерной для послевоенной эпохи. Кто-то обращался к Аристотелю, импонировавшему как многим религиозным, так и светским мыслителям. Католики долгое время расхваливали томистскую философию, утверждая, что она является альтернативой релятивизму и натурализму, которые они обвиняли в развале западной культуры. Одним из их новообращённых был известный ректор Чикагского университета Роберт Хатчинс, который десять лет назад открыл в Аристотеле источник развития здравых политических идей [232]. Рэнд также была сторонником того, что древняя философия – это лекарство от современных политических недугов.

Обязательно ли инстинкты и эмоции должны быть вне контроля чистого разума? Почему абсолютная гармония разума и эмоций невозможна?

Начав разбираться в вопросах философии, Рэнд множество раз обращалась за помощью к Патерсон. В Нью-Йорке Патерсон говорила, что была против Канта, Гегеля и Маркса, цитируя закон тождества Аристотеля [233]. Теперь, читая Аристотеля и Платона, Рэнд говорила Патерсон: «Я всё время думаю о тебе, о том, что ты говорила о них», – а её первые заметки для нового проекта наполнились аллюзиями на идеи и мнения Патерсон. И Патерсон, и Рэнд отрицали идею о том, что человек, как животное, движим инстинктами и подсознательными мотивами. Вместо этого они представляли природу человека рациональной, добровольной и определённой свободой воли. «Человек как вид не руководствуется лишь инстинктами, как это обычно происходит у животных», – писала Патерсон в одном из своих писем Рэнд. Она также полагала, что любое философское оправдание свободы должно быть заложено в жизни человека. О тех, кто писал о свободе, она отмечала: «Проблема обычно заключается в том, что человек не способен или не хочет признать, что начинать нужно с простого факта реального наличия необходимых условий для физического существования на земле» [234]. Вернувшись к нехудожественным проектам, Рэнд также критиковала идею инстинктов и утверждала, что мораль прежде всего должна быть целесообразной.