Тиффани Дженкинс - Чистый кайф. Я отчаянно пыталась сбежать из этого мира, но выбрала жизнь

Проведя два дня в общем блоке, я начала понемногу разбираться в местных порядках. Прежде всего там было расписание, причем отстойное.

Шесть утра. Свет включается, открываются, щелкая, двери, и нам дозволяется выйти из своих камер и построиться в очередь на завтрак. Женщины спускаются с верхнего и выходят из нижнего яруса камер, окружающих общую комнату. Заключенные из «трудового блока» подходят ко входу в наш блок и начинают сноровисто раздавать еду. Мне рассказали, что, когда подходит моя очередь, я должна назвать свою фамилию и номер камеры охраннику, и он поставит необходимую отметку. Так они отслеживают, кто на месте, а кого нет. Если часто пропускать кормежку, тебя отведут в медблок, сделав вывод, что ты пытаешься уморить себя голодом.

Строго говоря, места за столами не закрепляются за заключенными. Однако есть определенные люди, которые претендуют на конкретные места, и если новичок случайно сядет на одно из этих мест, его будут доставать до тех пор, пока он добровольно не пересядет (это я выяснила на собственном горьком опыте).

Шесть тридцать утра. Завтрак окончен, и все мы возвращаемся в свои камеры, за исключением тех заключенных, чьи камеры на этой неделе на уборочном дежурстве. Всех нас запирают до семи пятнадцати, чтобы охранники могли совершить обход и пересчитать нас. Очевидно, это делается для того, чтобы убедиться, что никто не спрятался в мусорном баке и не был вывезен отсюда к дьяволу во время завтрака.

Семь тридцать утра. Двери открываются, и мы свобо-о-одны ! Женщины, как правило, тут же вылетают из своих камер, истосковавшись по возможности покинуть замкнутое пространство. Первые два дня по возвращении в общий блок я провела, наблюдая за своим окружением, и мне пришло в голову, что тюрьма напоминает этакий странный летний лагерь для отбросов общества. Здесь за одним столом могли сидеть 46-летняя женщина и 19-летняя девчонка, увлеченно раскрашивая картинки с сердечками и животными. В углу общей комнаты три девицы усаживались спиной друг к другу, и каждая из них плела косички той, что сидела впереди. Еще за одним столом две взрослые бабы играли в ладушки и хихикали, как семилетки. Прямо мороз по коже!

За столом в самой середине компания девиц вопила и хохотала, играя в карты, в то время как еще двое отрабатывали на лестничной площадке второго яруса танцевальные па. Я в изумлении оглядывалась по сторонам, дивясь поведению этих женщин. Они то ли напрочь забыли, где находятся, то ли обладали повышенной способностью к адаптации. Похоже, многим из них пришлось по сердцу то, что можно было сбросить с себя всякую ответственность, за исключением обязанности заправлять койку и менять одежду в прачечный день.

Это было одновременно захватывающе и пугающе. Я пыталась представить себя такой же беззаботной и получающей удовольствие от жизни здесь, в тюрьме, и мне это казалось нереальным. Я здесь была не в своей тарелке. Это место не соответствовало моему представлению об «удовольствии». Я тосковала по кофе, солнечному свету, тако и сериалу «Доктор Фил», по сну в уютной постели. Я тосковала по свободе, а ведь еще не прошло и недели.

Первые два дня по возвращении в общий блок я провела, наблюдая за своим окружением, и мне пришло в голову, что тюрьма напоминает этакий странный летний лагерь для отбросов общества.

Девять утра. Веселье прекращают охранники, входящие в блок и отдающие команду разойтись по камерам. Наступает пора очередного локдауна: нас запирают в камерах, чтобы охрана могла убедиться, что никто не просочился в канализацию через унитаз или слив в душевой. Потому что это буквально два единственных выхода отсюда, и воспользоваться ими невозможно физически. Ко второму дню тот факт, что охранники устраивают по сотне локдаунов в день, начал меня неимоверно злить. Мы оказываемся заперты в камерах еще на час.

Десять утра. Ланч! И снова женщины вырываются из своих камер, точно дикие животные, стоит только щелкнуть дверным замкам. Фамилия, номер камеры, сэндвичи с колбасой, распределение мест за столами, пятнадцать минут на еду – а потом обратно в камеры на час для «послеобеденной» переклички. Блин, это начинает раздражать.

С одиннадцати до половины четвертого дня – свободное время. Тот момент, когда открываются двери, вызывает ассоциации с выпущенным на свободу конским табуном. Женщины буквально топчут друг друга, спеша дорваться до телефона. Здесь шесть телефонных аппаратов и примерно сотня женщин, которые хотят позвонить своим близким, так что можете себе представить драму, которая разворачивается в ту же минуту, когда их выпускают из клеток. Это самый длинный промежуток между локдаунами и первый момент, когда нам разрешено пользоваться телефонами. Именно его я считала настоящим началом здешнего «дня». Ошиваясь в одной огроменной комнате и не имея в своем распоряжении ничего, кроме времени, заняться было особо нечем, так что приходилось проявлять творческую смекалку. Первые два дня я провела в дреме или просто лежа в постели. Ломка все еще продолжалась, но стало уже полегче.

Три часа дня. Локдаун и еще одна гребаная перекличка.

Четыре часа. Ужин. Это последняя кормежка, и к восьми я всегда снова умираю с голоду. Лучшими вечерами были те, когда давали корндоги ( сосиски в кукурузном тесте, обжаренные в масле, подаются на шпажках ). Насколько я успела заметить, к каждому ужину мы получали хлебный пудинг, апельсины и часто какую-нибудь слипшуюся пасту. Единственным способом перекусить не по расписанию было купить еду в тюремной лавке. Близкие заключенных могли класть деньги на счета, давая возможность покупать шампунь, кондиционер и закуски. Но моя семья меня ненавидела – так что в этом вопросе мне крупно не повезло.

Половина пятого вечера. Вы уже догадались: локдаун и перекличка.

После отбоя нам полагается спать, но заснуть в этом месте почти невозможно. Всю ночь громко шумят сливные бачки, мои сокамерницы храпят, как медведицы, а свет никогда по-настоящему не гаснет. Он остается включенным всю ночь.

С половины шестого до половины девятого – свободное время. Вот тогда-то все изощрялись, кто во что горазд. Женщины делали из мармеладок в пакетиках и растворимого кофе «смеси». Смешиваешь мармелад и кофе вместе и разминаешь, пока не получится такая… липучка. Потом плюхаешь кусочек на тыльную сторону ладони и слизываешь, снова и снова, пока не слижешь до конца. Вот клянусь, я не вру, и все так делают. Полагаю, это тюремный эквивалент веселого веселья и разгульного разгулья. Девчонки нюхают в своих камерах лекарства от головной боли и демонстрируют друг другу буфера через всю общую комнату. (Кстати говоря, я выяснила, что та безумная девица, которая заставила меня показать ей грудь в первый тюремный вечер, была буквально сумасшедшей, вечно приставала ко всем с требованием показать сиськи, и утихомирить ее удавалось только лошадиным транквилизатором.) Это был настоящий сумасшедший дом. Еще там была комната наблюдателей с восемью гигантскими окнами над общей комнатой, и в ней сидели охранники, следившие за каждым нашим движением. Время от времени они покрикивали через колонку, чтобы мы «черт возьми, успокоились», но по большей части никаких ограничений не было.