Тиффани Дженкинс - Чистый кайф. Я отчаянно пыталась сбежать из этого мира, но выбрала жизнь

Восемь тридцать вечера. Заключительный локдаун. Мы заперты в камерах до следующего утра. Проводят финальную перекличку, после чего выключают свет. С этого момента и далее от нас требуют молчания. Если поймают за разговорами, всю камеру отправят в «лок», что на сленге означает одиночное заключение в карцере.

После отбоя нам полагается спать, но заснуть в этом месте почти невозможно. Всю ночь громко шумят сливные бачки, мои сокамерницы храпят, как медведицы, а свет никогда по-настоящему не гаснет. Он остается включенным всю ночь, и к этому не сразу привыкнешь.

Во второй вечер моего пребывания в общем блоке, в свободное время до отбоя мы с Брэнди разговаривали о своих школьных годах. Я упомянула о том, что когда-то была болельщицей, и она принялась истерически хохотать, говоря, что никак не могла бы представить меня за этим занятием. Я уже почти встала, чтобы показать ей кое-какие свои движения, когда выражение ее лица внезапно посерьезнело.

– Тиффани, если ты не обидишься на мой вопрос… что ты такого сделала, чтобы попасть сюда?

Вот оно. Я знала, что рано или поздно это случится, и поклялась себе, что не собираюсь никому говорить, в чем меня обвиняют, потому что мое дело еще не рассматривалось в суде. До меня доходили слухи, что надо быть осторожной с тем, что говоришь в тюрьме, потому что люди готовы почти на все ради сокращения сроков своих приговоров, в том числе и бегать к копам с инсайдерской информацией о твоем деле.

Но я доверяла Брэнди. Я очень хорошо умела читать людей и видела, что она – добрая душа. Она подружилась со мной, когда это было мне больше всего нужно, и я чувствовала себя обязанной. Я посмотрела ей в глаза и замешкалась всего на миг, пытаясь догадаться, действительно она хочет знать ответ или просто использует меня, чтобы выведать сюжет для свежих сплетен. Сделала долгий, нерешительный вдох… и начала рассказывать ей всё.

Брэнди сидела на своей койке и отбивала быструю чечетку по полу в ожидании моего рассказа.

– Когда пришли меня арестовывать, я была у себя дома. Этот дом я делила со своим парнем, а он полицейский в этом округе, – Брэнди изумленно приоткрыла рот и подвинулась на самый краешек койки. – Я «колесила» каждый день – два с половиной года, – он ничего не знал. Когда все стало совсем хреново…

Мой рассказ был внезапно прерван каким-то мельтешением, которое я заметила краем глаза. Повернув голову влево, я увидела, что все женщины разбегаются по своим камерам.

Наши сокамерницы влетели в ту, где сидели мы с Брэнди, и принялись суетливо заправлять свои постели; на их лицах отражался ужас.

– Кой хрен еще происходит? – пробормотала я, поднимаясь и окидывая взглядом свою постель: может быть, ее тоже нужно подправить?.. Брэнди выглянула в общую комнату, и ее лицо изменилось, отразив понимание ситуации.

– Эй, алё, мне кто-нибудь может сказать, что случилось? Чего это все так подорвались? – снова спросила я, поправляя уголки простыни. Брэнди рухнула на колени и принялась выравнивать содержимое корзины со своими вещами. Отвечая, она даже не подняла головы:

– Нокс.

– А? Нокс? Что, черт возьми, такое «нокс»? – не поняла я.

– Тебе что, никто не сказал?!

– Никто не сказал мне – что? Моя жизнь в опасности? Слушай, да что за херня творится-то?! – спросила я со смесью ужаса и растерянности в голосе.

Не успела она ответить, как грохнула, закрываясь, дверь общей комнаты, и весь наш блок замер в молчании. Я услышала звяканье связки ключей и мягкий топот кроссовок, когда их владелец бегом поднимался по лестнице. Присев на край койки, я стала наблюдать за сокамерницами. Они застыли, точно статуи, лица побелели от страха – словно только что сюда вошел президент Соединенных Штатов и вручную отбирает новобранцев на войну.

– Вы, грязные шмары, подмывали сегодня свои манды?! – завопил женский голос с верхнего яруса. – Уж я-то знаю, вонючие сучки, кое-кто из вас второй день не моется, мерзкие вы задницы!

Погодите-ка… что?!

– Эй! А не говорила я вам, бля, чтоб койки были заправлены, когда я вхожу? А-а-а, вы все думали, что сегодня смена Дэвис, так? Потому-то вы и сказали – «да ну нах!» – и побросали свое дерьмо как есть. Так вот, сюрприз, ублюдки тупорылые, сёння Нокс на хозяйстве!

Охранница обходила верхний ярус и внезапно появилась напротив нашей камеры. Я ожидала увидеть здоровенное чудовище, с громким топаньем выворачивающее за угол. На деле же эта дамочка была ростом метр с кепкой, но что-то подсказывало мне, что ее физические размеры не имеют значения.

Я смотрела, как она быстро двигается вдоль камер, анализируя внешний вид каждой. Потом начала спускаться по лестнице, направляясь с решительным видом прямо к нашей камере. И мне вдруг показалось, что я вот-вот наложу в штаны.

Она мельком оглядела нашу камеру и двинулась было дальше, но потом я услышала, как взвизгнули ее кроссовки, когда она резко развернулась и пошла обратно. Снова заглянула в нашу камеру и начала тихонько посмеиваться, отцепляя с ремня ключи и открывая дверь.

Я чувствовала, как мои глаза наливаются слезами, и изо всех сил напряглась, чтобы не дать им покатиться по щекам. Удержаться было невозможно – меня никогда так не унижали.

Входя, она смеялась и качала головой, потом остановилась прямо передо мной. Уставилась мне в глаза таким взглядом… ну, так только мать смотрит, когда собирается взять хворостину и надрать тебе задницу.

– Так-так-так – что это тут у нас? Ты, должно быть, новенькая. Детки, какое безобразие, вы что, не подготовили ее, а? Вы ничего не сказали ей насчет Нокс, как же так? – пропела она, обводя взглядом моих сокамерниц. – Что ж, значит, мне просто придется представиться самой. Так вот, нарколыга, я – Нокс, и я заставлю тебя пожалеть о том, что ты попала в мою тюрьму!

Она шагнула ко мне и отпихнула в сторону, направляясь к моей койке. Потом содрала с нее всю постель вместе с матрацем и вышвырнула на середину общей комнаты. Я почувствовала, что все взгляды сосредоточились на мне, и мое лицо запылало от стыда.

– Щас я тя научу, как койку-то заправлять. Топай давай. – Она вышла в общую комнату и встала там, скрестив руки на груди, дожидаясь, пока я выйду из камеры.

Я подошла к ней и встала над своим матрацем, не понимая, в чем дело.

– Что я должна?..

Не успела я договорить, как она подскочила ко мне, оказавшись со мной практически нос к носу, и принялась орать во всю мочь легких, сверля меня взглядом:

– Я что, мать твою, просила тебя разговаривать, мерзавка? Нет, не просила! Не смей, мать твою, говорить ни слова, если не хочешь, чтобы я засунула твой мерзкий зад в карцер! А теперь захлопни пасть и заправляй свою постель, бля! – прооравшись, она отступила, чтобы освободить мне место.