Сильвия Симмонс - Леонард Коэн. Жизнь

Это был выдающийся тур, и камера Палмера зафиксировала всё: и лучшие, полные страсти концерты, и полный бедлам, когда оборудование – а иногда и сам Леонард – выходило из строя. Палмер снимал и закулисную жизнь, и просто жизнь между концертами: например, как разные европейские журналисты берут у Леонарда интервью и задают одни и те же вопросы с разным акцентом. Леонард отвечал на эти вопросы терпеливо, иногда – откровенно, чаще – уклончиво, а порой откровенность и уклончивость в его ответах было невозможно отделить друг от друга. Когда один репортёр спросил, можно ли назвать его практикующим евреем, он ответил: «Я постоянно практикую». Немецкому журналисту он сказал: «Не могу сказать, что моему детству каким-либо образом помешала [Вторая мировая война], но я испытывал чувство эмпатии к своему народу».

Берлинский концерт проходил в том самом Дворце спорта, в котором Геббельс объявил о начале тотальной войны . Леонард, некоторым образом повторяя свой трюк с нацистским приветствием в прошлом туре, решил сам произнести ту же речь. Несмотря на некоторое количество неодобрительных выкриков и свиста из зала, Леонард публике очень понравился. Как видно в фильме, между Леонардом и публикой установилась осязаемая, очень материальная связь. В Гамбурге он спрыгнул в толпу и поцеловал какую-то девушку страстным, долгим поцелуем. «Он продолжался, и продолжался, и продолжался, – вспоминает Корнелиус. – В конце концов, Леонард оказался на полу, и уже стало интересно, не собираются ли они раздеваться». За кулисами Леонард сказал Палмеру: «Я опозорил себя». На следующий день, во Франкфурте, он пригласил публику подняться на сцену, и, пока группа продолжала играть, люди повалили его на пол и стали ложиться на него и друг на друга. «На нём лежала целая куча людей, которые извивались, как червяки, – говорит Корнелиус. – Он совершенно утратил контроль; он поднял свою сексуальную связь с аудиторией на новый уровень».

Женщины буквально становились в очередь. Одна из них, красивая актриса, пришла за кулисы вместе с мужем и – на глазах у него и под взглядом камеры Палмера – недвусмысленно подкатывала к Леонарду. Он ей отказал. «Было много женщин, которые ему приглянулись, – говорит Палмер. – Одно время я думал, что у него очень близкие отношения с Дженнифер [Уорнс]. Если между ними что-то и было, они это очень хорошо скрывали, но, во всяком случае, на снятых нами кадрах они выглядят очень счастливыми вместе». В фильме также есть кадры, на которых Леонард переживает кризис и рассуждает с самим собой – а также с музыкантами, поклонниками, журналистами и Палмером – о разрушительной природе концертов и широкой известности, о вреде, который они наносят художнику. «В душе появляется чувство собственной значимости, которое абсолютно губительно для написания стихов, – сказал он одному журналисту. – Нельзя чувствовать себя значимым и хорошо писать».

Он говорит о чувстве унижения от того, что «не оправдал ожиданий», имея в виду песни; всё в конце концов сводилось к песням. Когда Палмер возразил, что «аудитория была абсолютно околдована», Леонард сказал: «То, что они околдованы, ничего не значит, если я не транслирую им свои песни должным образом». На концерте в Манчестере он попытался объяснить аудитории, что стремится к чему-то большему, нежели к «простому почитанию нескольких «музейных» песен». И подробнее: «Я писал эти песни несколько лет назад для себя и для женщин, и очень странно быть в ловушке этого изначального усилия: вот я хотел сказать что-то определённое определённому человеку, а теперь оказалось, что я должен повторять их, как какой-нибудь попугай, прикованный к своей жёрдочке, день за днём». Ещё он назвал себя «сломанным соловьём». Несколько раз он предлагал со сцены вернуть всем зрителям деньги за билеты. Вне сцены он читал на камеру свою молитву из «Энергии рабов»: « Позволь мне стать на одну секунду в этом тоскливом и обескураживающем горе счастливым животным» .

В самолёте из Парижа в Израиль Леонард хранил молчание. «В самолёте он любил сидеть спереди, обычно рядом со мной, – говорит Палмер, – и так как он терпеть не мог еду, которой кормили в самолётах, у него всегда была с собой мисочка с недорогой икрой, лимонами и чёрным хлебом. Он был задумчив». Леонарду не терпелось выступить в Израиле. Ему было очень страшно выступать в Израиле. Накануне он пел перед обожавшей его толпой, а потом сходил на свидание с Брижит Бардо; он предлагал Биллу Доновану сходить с ними на ланч и познакомиться с ней, но Донован должен был прилететь в Израиль заранее, чтобы проверить, всё ли готово к концертам.

Первый концерт, на стадионе «Яд-Элияху», был запланирован на тот же день, когда Леонард со своей группой приземлился в Тель-Авиве. Охранники в аэропорту двигались медленно и держались мрачно, всюду было оружие, но они приехали на концерт вовремя. Однако когда они вышли на сцену, пространство перед ней было абсолютно пустым. Люди толпились на трибунах по краям поля, как будто пришли смотреть на невидимых баскетболистов. Охранникам было велено не пускать публику на свежелакированный пол. Когда Леонард, недовольный, что публика находится так далеко от него, пригласил людей спуститься с трибун, на них накинулись вооружённые охранники в оранжевых комбинезонах. «Они как с цепи сорвались, схватились за дубинки и избивали ребят, – вспоминает Донован. – Леонард спрыгнул в толпу, а какой-то парень забрался на сцену и схватил гитару Рона, я сбросил его со сцены, а потом кто-то ударил меня сзади, и я вырубился. Получилось настоящее побоище». Питер Маршалл: «Я прятался за контрабасом, и какой-то парень поднимал стул – это было как в кино, – и вот он сейчас вломит мне им по роже, но кто-то схватился за стул сзади».

Музыканты собрались за кулисами. Дженнифер Уорнс сказала, что напугана. Леонард рассуждал вслух: «Может быть, я перестарался». Потом он вывел всех обратно на сцену. «Я знаю, что вы стараетесь делать свою работу, но необязательно делать это кулаками», – сказал он, обращаясь к охранникам, и затем посвятил им песню. Он призвал публику сесть на свои места и наслаждаться концертом. «В результате, – говорит Маршалл, – он всех успокоил и довёл шоу до конца». Сразу же после концерта музыканты покинули стадион и сели в автобус – обычный израильский автобус, который они арендовали на время гастролей. По дороге в Иерусалим «все пьют вино, играют музыку, веселятся от души, – вспоминает Маршалл, – и на дороге стоит одинокий солдат-автостопщик. Мы останавливаемся. Этот парень думает, что садится в обычный автобус, а внутри – колоссальная вечеринка. Мы забрали у него винтовку и угостили, чем бог послал» – травой, ЛСД… – «И какое у него было лицо! Вижу, как сейчас. У этих ребят была тогда суровая жизнь».