Сильвия Симмонс - Леонард Коэн. Жизнь

Леонард нанял Генри Земеля, чтобы тот работал над монтажом Bird on a Wire вместе с Диксоном; ему был нужен надёжный человек, которому он смог бы довериться. Отсматривая снятые в туре кадры, Земель видел, как его друг мучается от славы и изо всех сил старается сохранить искренность своих отношений как с публикой, так и с песнями. Он знал, что в глазах Леонарда слава плохо сказывалась на его работе.

– Он считал себя в первую очередь лирическим поэтом, – говорит Земель, – [а] лирический поэт обладает какой-то невинностью и наивностью, бескомпромиссностью в отношениях с миром и с тем, что он делает. Когда что-то разрушает это видение – представление о том, каким мог бы быть мир и каким [поэт] пытается его сделать, – может ли он снова собрать осколки? Качество работы и голос необратимо меняются.

Марианна снова жила на Гидре, в доме, где она раньше жила с Леонардом, когда однажды на пороге появилась Сюзанна с громко плачущим младенцем на руках. Пытаясь перекричать сына, она сказала Марианне, что живёт в отеле и хотела бы знать, когда Марианна собирается покинуть дом. Марианна собрала вещи и уехала. «Это была печальная сцена», – тихо говорит Марианна. Когда Леонард об этом услышал, он предложил купить Марианне дом (свой дом она продала в дни их безденежья), а если она предпочла бы остаться, он был готов купить новый дом для Сюзанны. «Он всегда был очень щедр», – говорит Марианна, отказавшаяся от его предложения. Ей пришло время вернуться в Норвегию. Леонард присоединился к Сюзанне и Адаму в маленьком белом доме на холме, и трудно себе представить, чтобы он, пытаясь найти свой старый ритм, порой не возвращался мыслями к своей жизни в этом же доме с женщиной и ребёнком в прежние, более невинные и простые времена.

Леонард вернулся к старой привычке плавать по утрам в гавани. После этого «он просто часами болтался в порту, сидел на камнях и разглядывал людей», говорит Терри Олдфилд, молодой композитор и музыкант, поселившийся на Гидре в начале 1970-х. Одно время он давал сыну Марианны уроки игры на флейте. Леонард был одним из первых людей, с кем Олдфилд познакомился на острове. Олдфилду, которому показалось, что Леонард пребывает «в очень ясном состоянии ума», он сообщил, что в последнее время жил в монастыре.

На Гидре Леонард писал картины, а также работал над начатой в Монреале прозаической книгой, чьё старое название «Рождение женщины» он с тех пор поменял на новое «Моя жизнь в искусстве». Тем временем некоторые из его старых вещей без всякого его участия оказались на театральной сцене, порой в любопытном облачении. Текст под названием «The New Step» («Новый шаг»), напечатанный в «Цветах для Гитлера», был поставлен как одноактная балетная драма и показан по канадскому телевидению. Джин Лессер на основе нескольких стихотворений и песен Леонарда о женщинах сделал внебродвейский мюзикл Sisters of Mercy . В книге «Моя жизнь в искусстве» Леонард писал о женщинах (или об одной женщине) малоприятные вещи. «В жопу этот брак [и] твой еженощный ступор в постели» [108] Эти слова позже попадут в стихотворение в прозе «Смерть этой книге» в сборнике Death of a Lady’s Man (1978). – Прим. автора. . Он писал, что должен «изучить ненависть, которую я питаю к ней, и как она преобразуется в желание одиночеством и расстоянием» [5]. В более мягких выражениях он выразил эти чувства в новой песне:

(«Я живу здесь с женщиной и ребёнком. / Эта ситуация делает меня несколько нервным.»)

Песня, в значительной степени посвящённая его семейной жизни, получила название «There Is a War» («Идёт война»).

6 октября 1973 года Египет и Сирия напали на Израиль, и началась война Судного дня. На следующий день Леонард оставил Сюзанну с Адамом на Гидре и вылетел из Афин в Тель-Авив. Он планировал записаться в израильскую армию: «Я пойду и остановлю египетскую пулю. Трубы и занавес из бритвенных лезвий», – писал он [6]. Как видно из его слов, мотивы его были сложны: с одной стороны, конечно, преданность идее («Я никогда не скрывал того факта, что я еврей и в случае любого кризиса в Израиле буду там, – заявил Леонард в 1974 году. – Я служу выживанию еврейского народа» [7]), с другой стороны, бравада, нарциссизм и далеко не в последнюю очередь отчаянное желание вырваться на свободу. «Женщины, – говорил он, – отпустят тебя из дома только ради двух вещей: зарабатывать деньги или сражаться на войне» [8]. В его умонастроении в то время смерть ради благородного дела – ради любого дела – была лучше, чем та жизнь, которую он вёл: жизнь художника на цепи, жизнь человека, посаженного в клетку. Сюзанна говорит:

– Я испытывала гордость за героические и щедрые поступки Леонарда, но к ней примешивался страх, что что-то случится – время было опасное, – который превратился в страх потери, в ужас перед худшим. Я знала, что заставить его передумать невозможно, и помню, что, не сказав ему, положила ему в нагрудный карман синюю ленточку, чтобы он – в моих мыслях – был в безопасности. И те первые несколько дней я по-настоящему молилась.

Леонард же, сидя в самолёте, летевшем в его, как он выражался, «мифический дом», чувствовал себя свободным. Он был «снова худ и не на привязи» [9]. Приехав в Тель-Авив, он вскоре познакомился с израильским певцом по имени Ошик Леви, который собирал команду артистов, чтобы выступать перед солдатами: в этом проекте приняли участие Матти Каспи, Мордехай «Пупик» Арнон, Илана Ровина, и Леви с удовольствием включил в этот список Леонарда. У Леонарда были другие планы. Он запротестовал, говоря, что пишет печальные песни, которые плохо подходят для поднятия боевого духа. Но Леви умел убеждать, и, кроме того, от израильской армии не поступало более интересных предложений. В течение следующих недель Леонард на грузовиках, танках и джипах объезжал аванпосты, бивуаки, ангары ВВС, полевые госпитали – они останавливались везде, где видели солдат, и играли для них до восьми раз за день. Солдаты собирались тесным кругом – иногда их было не больше десятка – и, если дело было ночью, светили на него фонариком, пока он пел.

– Куда бы мы ни приезжали, он спрашивал о том, чем занимается тот или иной солдат, и всякий раз он хотел записаться добровольцем и выполнять ту же работу, – рассказывал Леви репортёру из газеты «Маарив». – Я дразнил его: «Ты уж определись, кем хочешь быть – пилотом, артиллеристом, боевым пловцом? У тебя каждый день новое увлечение».

Музыканты жили вместе с солдатами и разговаривали с ними ночи напролёт.

– Он был скромным человеком с душой философа и искал, в чём предназначение человека, – говорил Леви. – Он часто беседовал с Арноном о философии, астрологии, Библии. Он часто говорил о сущности иудаизма и о своём еврейском имени, Элиезер [10].