Константин Провалов - В огне передовых линий

А бытовое-то наше положение действительно с каждым днем становилось все хуже и хуже. Целый месяц никто из нас не мылся в бане. Обувь у бойцов износилась так, что промедление с ее ремонтом грозило тем, что дивизия могла стать в прямом смысле босоногой.

Вот такие мысли родились во время рекогносцировки левого берега Миуса, и я принял решение Красный Луч не сдавать, о чем и доложил командарму. Он это решение утвердил. Вечером 29 октября, связавшись по телефону с командиром 395-й стрелковой дивизии подполковником Петраковским, познакомил с утвержденным решением и его. Комдив 395-й сразу же поддержал: да, будем стоять и не отступим. Договорившись о взаимодействии с Петраковским, передал телефонную трубку комиссару дивизии Корпяку. Михаил Семенович в свою очередь обговорил все вопросы предстоящей партполитработы с В. И. Санюком, комиссаром 395-й стрелковой дивизии.

…В ночь на 31 октября, часов около двух, я приехал на командный пункт дивизии, который расположился в здании горкома партии. На КП встретились с первым секретарем горкома КП(б)У И. М. Белевским. В том, как стремительно шагнул он к нам с Корпяком, как коротко пожал руку, чувствовалось, что Белевский находится в сильном волнении.

— Когда будете сдавать город? — резко спросил он.

— Не обираемся.

Наверное, я ответил довольно резко. Мы были утомлены, да еще этот густой поток беженцев на краснолучских улицах… Потом, когда работа сблизили нас, Иван Михайлович признался: первая наша встреча его и в самом деле вывела из себя, но он сдержался, а сдержавшись, сразу же успокоился.

В 8 часов утра 31 октября противник начал артиллерийскую подготовку. Особенно сильный огонь он вел по району севернее Княгиневки, где оборонялся 3-й батальон 691-го стрелкового полка, которым командовал старший лейтенант А. С. Окунев, и по правому флангу 694-го стрелкового полка. После получасовой артподготовки в наступление пошла вражеская пехота. Под прикрытием холмов и увалов правого берега Миуса она подошла к реке в предбоевых порядках и только тут, в непосредственной близости от реки, развернулась в боевые.

Густые цепи немецкой пехоты быстро скатились с крутого правого берега и, несмотря на плотный огонь наших артиллерийских батарей, одним рывком сблизились с нами. Видно было, что противник, наступая с решительной целью, стремится одним ударом опрокинуть оборону 383-й стрелковой и с ходу захватить Красный Луч.

Хотя силы были очень неравны, батальоны шахтерских полков оборонялись, как никогда, мужественно и стойко. А в это-же время в тылу боевых порядков 4-й горнострелковой немецкой дивизии с огромным упорством вела бой 6-я рота 694-го стрелкового полка, которой командовал старший лейтенант И. И. Медведев. Она отстала от батальона, уклонилась в сторону и теперь прорывалась на левый берег Миуса.

Отход роты Медведева осталась прикрывать группа бойцов из одиннадцати человек. Командовать ею было приказано сержанту Я. С. Приходько. Эта группа, заняв для обороны кирпичный дом Анны Ефимовны Самойленко в селе Грабово, встретила гитлеровцев огнем. У наших храбрецов была отличная позиция, и они буквально не давали пехоте противника поднять головы. И так продолжалось часа два.

Но вот немцам удалось установить на прямую наводку артиллерийское орудие. Оно стало бить по окнам. В гарнизоне Приходько появились раненые. Сержант отправил четырех вышедших из строя бойцов на другой берег Миуса, в расположение своего полка. Между тем под прикрытием орудийного огня гитлеровцы подобрались к самому дому. В окно влетела немецкая ручная граната с длинной деревянной ручкой. Красноармеец Михаил Иванович Гордюхин бросился к ней, чтобы выкинуть наружу, но не успел. Осколки сразили бойца.

— А ну, за Михаила, хлопцы! — скомандовал Яков Приходько и, рванув из лимонки чеку, первым бросил в густую серо-зеленую цепь гитлеровцев свою гранату. Вслед за командиром применили «карманную артиллерию» еще пятеро бойцов. Около кирпичного дома, построенного на века, нашли свой бесславный конец около полутора десятков гитлеровцев.

Бой горстки наших воинов под командованием сержанта Приходько продолжался до самого вечера. Еще дважды командир отправлял своих раненых подчиненных на правый берег. Когда начало смеркаться, в доме остались только Приходько и красноармеец Долженко. Они в течение получаса отразили две атаки гитлеровцев. Но тут ранили бойца. Фашистская пуля прожгла его грудь. Он дышал тяжело, с каким-то присвистом, и было ясно, что спасти Долженко могло лишь вмешательство врачей. Да, надо отходить. Благо над степью уже висела черная осенняя темень…

Якова Приходько я до этого не знал. Но тут захотелось познакомиться с ним, просто поговорить. И вот он пришел на мой НП, высокий, атлетического сложения. Голова перевязана свежим бинтом, на щеках — легкая бледность. Я невольно мысленно ругнул себя: человек ранен, ему бы отдохнуть сейчас, а я вызываю его на наблюдательный пункт! Спросил:

— Как самочувствие, Яков Степанович?

Сначала в ответ он широко, белозубо улыбнулся. И такая это была яркая улыбка, и столько в ней было душевной силы, что я залюбовался сержантом.

— Все в порядке, товарищ полковник!

Мы долго разговаривали в эту ночь. Яков мне рассказал и о своем отце, который, оказывается, на империалистической войне стал полным георгиевским кавалером, и о своей учебе в Киевском художественном институте, и о собственном фронтовом опыте.

Я отправил сержанта в медсанбат дивизии. Яков сопротивлялся, насколько это было возможно в его звании, заверял меня, что он совершенно здоров, но уж очень хотелось, чтобы этот мужественный человек хорошенько выспался и отдохнул, и я настоял на своем. Просто приказал: двое суток медсанбата. Как двое суток увольнения. Когда Приходько ушел, кто-то из офицеров по моему распоряжению написал представление для награждения героя орденом Ленина. Сам же я позвонил на командный пункт Корпяку и, рассказав ему о бое за Грабово, попросил пошире оповестить о мужестве одиннадцати наших бойцов все подразделения дивизии, так же, как и о мужестве командира пулеметного расчета старшего сержанта Александра Савицкого, который в течение полутора суток, находясь в полукольце врагов, вел неравный бой с превосходящими силами противника.

Тогда толком я и сам не понимал, зачем мне понадобилось среди ночи вызывать на НП сержанта Приходько. Мне было чем заняться и о чем подумать. Но после войны память часто возвращалась и к этому первому дню восьмимесячной обороны на Миусе, и к этой ночной беседе с героем. И теперь я убежден: не вызвать и не поговорить с отважным младшим командиром я просто не мог. В ту ночь мне нужен был именно такой собеседник, как он.