Константин Провалов - В огне передовых линий

О готовящемся наступлении немцев на туапсинском направлении нам было известно. Во-первых, предупреждал об этом командующий армией. Во-вторых, 20 сентября разведчики 691-го стрелкового полка под хутором Измайловский взяли в плен офицера из так называемой дивизионной группы Ланца. Этот «язык» подтвердил: да, наступление через четыре дня, и самое решительное.

Мы ожидали, что отборные горнострелковые части группы Ланца, прошедшие специальную альпинистскую подготовку и потому носившие на рукавах своих штормовок эмблему в виде эдельвейса, пойдут против нашего правого фланга: здесь, по долине реки Пшеха, в горах был наиболее удобный проход. Но ожидания эти не оправдались. Альпийские стрелки нанесли удар в направлении гор Гейман и Гунай.

Это случилось утром. На левом фланге вдруг загрохотали взрывы, и почти тут же позвонил командир 696-го стрелкового полка. Он докладывал, что на его участке обороны началась массированная бомбежка и артподготовка. Когда я приехал на НП командира полка, противник уже атаковал наши подразделения.

От Руцинского докладываю обстановку командарму.

— Имей в виду, он рвется на Туапсе. И главный удар теперь по тебе. Так что — стой крепко.

И мы стояли. Хорошо, что до этого наступления немцев сумели поднакопить снарядов к артиллерийским орудиям, главным образом — мин. Минометчики, умело маневрируя огнем, стреляли по скоплениям горных стрелков и не давали им собраться для новой атаки. Тогда появлялись гитлеровские бомбардировщики, и начиналась обработка — в который уже раз! — наших позиций. Стервятники носились, включив сирены, чуть ли не над головами. Один даже свернул себе шею — врезался в скалу неподалеку от моего наблюдательного пункта. Но что этот один, если их сразу 20, 30, 70! Вместе с бомбами немецкие самолеты сбрасывали на нас бочки с сажей. Облака сажи растекались по склонам высот, окутывая леса. Дышать было нечем.

От бомбежки нас выручали окопы с перекрытиями. Кажется, на высоте не должно уже остаться не то что живого человека — живого места. Но только поднимутся «эдельвейсы» в атаку, их тут же встречают огнем. За первые три часа боя противнику не было отдано ни пяди земли.

Со второй атаки — и снова после мощнейшей авиационно-артиллерийской подготовки — гитлеровцам частью сил удалось зацепиться за северные скаты горы Гейман. Командир 696-го полка хотел бросить туда свой резервный 3-й батальон, но я не разрешил. Это еще не тот момент, когда в бой вводятся резервы. И точно: командир 1-го батальона, оборонявшего северный склон Геймана, капитан Катаев поднял свои роты в контратаку и сбросил противника с горы.

В этом батальоне был взвод морских пехотинцев. Они прибились к 383-й дивизии где-то перед Белореченской. Дрались моряки здорово! Вот и в том бою за Гунай они шли в контратаку впереди всех. Старшина С. И. Белобородов, командир взвода морских пехотинцев, кортиком ударил дюжего фашиста, но в этот момент осколком гранаты его ранило в челюсть. Он зажал рану рукой и продолжал драться до тех пор, пока немцы не побежали под натиском 1-го батальона 696-го стрелкового полка. Только после этого он пошел в тыл. А комбат Катаев позвонил на наблюдательный пункт командира полка и раньше, чем доложил обстановку и данные о своих потерях, представил на Белобородова устную реляцию:

— Белобородов — это герой. Достоин самой высокой награды.

Мы согласились с Катаевым и представили командира моряков к награждению орденом Красного Знамени. Не уверен, получил ли этот отважный человек свою награду, потому что не знаю, жив ли он…

Держались мы на рубеже еще трое суток. Именно в эти дни в приказах немецко-фашистского командования появился пункт: «Моряков и шахтеров в плен не брать». Но в плен мы сдаваться не думали. Мы ждали единственного: чтобы набежали тучи и закрыли небо. А небо, как назло, было без единого облачка, и гитлеровская авиация безнаказанно бомбила наши боевые порядки, пробивая «эдельвейсам» дорогу к Черному морю. В один из дней мы насчитали до 700 самолето-вылетов на Гейман, Гунай…

…Отвлекусь от изложения боевых действий единственно для того, чтобы рассказать одну трагическую историю, навеянную воспоминаниями об армадах фашистских стервятников, пытавшихся, казалось, сровнять сами горы. История эта началась еще на Миусе в ноябре 1941 года, когда к командиру минометного батальона 691-го стрелкового полка старшему лейтенанту Μ. Н. Живлюку и к комиссару батальона старшему политруку А. И. Покатаеву пришли комсомольцы Пилипенко — брат и сестра. Кате было 19 лет, а Алексею и того меньше — 16. Просьба, известно, одна: возьмите воевать. Живлюк категорически отказал. Но Алексей Иванович Покатаев, добрая комиссарская душа, уговорил комбата принять обоих Пилипенко в батальон. Екатерину назначили телефонисткой во взвод связи, Алексея — в минометный расчет. И брат, и сестра быстро вошли в семью минометчиков и вскоре уже слыли опытными бойцами. Недаром красноармейца Пилипенко месяца через два уже назначили наводчиком, а Катюшу перевели телефонисткой на коммутатор полка. Бывало, позвонишь ей, попросишь полкового командира, так она Ковалева, а потом Мельникова из-под земли достанет. Отлично работала.

И вот был у Живлюка в заместителях старший лейтенант Кишинский. Хороший командир и славный, видать, человек. Он полюбил Катю, а она его. Ну и приходят к нам с комиссаром перед новым, 1942 годом — разрешите пожениться… Такое дело: война, смерть, а у них любовь. Что тут скажешь! А ничего и не скажешь. Благословили их, словно отец с матерью, да пожелали самого большого счастья…

Алексей Пилипенко погиб вместе с расчетом в бою за хутор Розенталь, под Батайском. Минометчики вели огонь по пехоте до того последнего мгновения, когда на их огневую позицию ворвался фашистский танк. А Катюша с Кишинским дошли с полком до Кавказа. Она готовилась уже стать матерью, надо было отправлять ее в тыл, а хохотушка все отмахивалась да посмеивалась.

«Он у меня солдат, — говорила о будущем ребенке, — ему ли бояться этих колбасников!» Так и не уехала никуда.

28 сентября Катя родила сына. А 29-го, когда случился особенно сильный авиационный удар по селению Маратуки, она погибла от осколка фашистской бомбы. Погибла тогда, когда кормила своего ребенка грудью…

Капитан Кишинский отвез сына в Туапсинский детский приемник и снова вернулся к себе в полк. Он сильно ожесточился и, как мне докладывали, сам лез под пули. Я вырвал во время передышки полчаса, чтобы поехать к нему и поговорить с ним по душам, по-мужски. Но к сожалению, опоздал. С тяжелой осколочной раной капитана уже эвакуировали в армейский госпиталь. Жив ли он? Не знаю. Откровенно говоря, не верю. Но вот что их с Катюшей Пилипенко сынишка где-то живет и здравствует — такое вполне возможно. Хотелось бы, чтобы и ему попались на глаза эти строки и чтобы они вызвали в душе его гордость за родителей. Они были настоящими людьми, и их большая любовь тоже освещала нам тернистый путь к победе…