Валерий Мясников - Неизвестная солдатская война

7 марта Сегодня возил фрица в штаб Он оказывается не рядовой а унтер офицер так что мы с ним одного звания Он на меня часто смотрит из под лоба Я через переводчика спросил что разве он меня не узнае ведь я с ним первый познакомился в траншеи правда Може он сердится до сих пор за суп Так я ему давал в замен консервов Хуй бы тебе дал если бы ты не нужен для штаба Был бы ты уже в исуса Христа в прыемной».

– Первый раз ходить в разведку мне довелось ещё в то время, когда я служил в сапёрном батальоне. Было это на Дону. Пехотной фронтовой разведке тогда придавались сапёры для того, чтобы проделывать проходы в минных заграждениях.

Переправились мы ночью на лодке через Дон, вошли в затон и поднимались по нему с километр – до тех пор, пока не нашли на берегу густые заросли. Здесь можно было высаживаться. Первыми пошли мы, сапёры. Смотрели внимательно, какая трава: если примята – здесь немцы могли выставить мины, если не тронута – шли туда.

Командовал разведчиками старший сержант. Мужик опытный, воевал ещё на Халхин-Голе. Когда в небольшой лесок вошли, наткнулись на машины в аппарелях. Значит, здесь будет сильная охрана. Обошли машины и двинулись по опушке.

Вдруг, видим, на дороге стоит одна машина. Шофёр качает колесо, а кто-то, наверное, офицер сидит в кабине и насвистывает какую-то мелодию. Брать его в кабине труднее. Решили подождать. Сержант нам, сапёрам, говорит: «Мы сейчас – к машине, а вы укройтесь где-нибудь здесь. Сидеть и ждать нас. Ваша помощь понадобится, если завяжется перестрелка».

Разведчики подбирались к машине, как я до войны заходил на кабанов, – против ветра. Чтобы ни случайным шорохом, ни даже запахом себя не обнаружить. Офицер в кабине продолжает свистеть. Потом заговорил с шофёром. Речь не немецкая. То ли румынская, то ли итальянская. Хлопнула дверца. Он вышел, ударил ногой по колесу, заложил руки за спину и потихоньку побрёл по дороге. Тут его и взяли наши ребята. Двое как из-под земли выросли рядом, и через секунду – уже никого не видно. Всё произошло так тихо, что шофёр как качал колесо, так и продолжал качать. Но не долго. Скоро и он оказался связанным и с кляпом во рту.

Возвращались к затону строго по своему следу, чтобы не напороться на мину. Но в лодку все мы поместиться не могли. Я предложил: давайте пленных, оружие и свою одежду в лодку, я сяду на весла, поскольку с лодкой управляться умел хорошо, а остальные – в воду и держаться за борта лодки. Так и сделали. Когда уже были на середине реки, немцы нас заметили. Целый фейерверк из ракет устроили. Стрельбу подняли как во время боя. Но переправились мы благополучно.

Вышли на свой берег, и только тут сержант вытащил кляп у офицера. На вид молодой очень, лет девятнадцать-двадцать, не больше. Первое слово, которое он сказал, было «мама». Сказал по-русски. Мы даже опешили. Ведь на том берегу слышали чужую речь. Но нет, в конечном итоге оба – и офицер, и шофёр – оказались итальянцами. А почему он произнёс «мама» на русском языке, узнать не довелось – сержант приказал нам возвращаться в свою часть.

Из оперативной сводки Совинформбюро за 7 марта 1945 года:

«Войска 1-го Белорусского фронта развивали успешное наступление… Нашими войсками ликвидирована группировка противника, окружённая южнее города Шифельбайн… Советские танкисты в боях за ликвидацию окружённой группировки противника истребили до 4 тысяч гитлеровцев. Район боёв усеян разбитой техникой, вооружением и трупами солдат и офицеров противника». (т. 8, с. 108)

«8 марта Сегодня в 6 ч. утра арт-подготовка началась. Совпадение и женскый празник Арт-подготовка длилась 5 ч. От крепкая была Когда взвилась серия красных ракет сигнал в атаку мы поднялись и скрыком "Ура" побежали к фрицевским траншеям уцелевшие фрицы бежать мы им в догонку с автоматов начали шыть Ворвались в деревню А здесь паника Мы начали ее разбирать Я четыре диска патрон выпустил».

– Своих два диска израсходовал, а ещё два взял у раненых. Автомат так нагревался, что за ствол и даже за диск его не удержишь. Приходилось держать за ремень. Немцы-солдаты бегут, но отстреливаются. Замечал, как они не только в нас стреляли, но и по своим офицерам, которые пытались их остановить, гнали назад, в окопы, и тоже стреляли в них из пистолетов.

«Начал гранаты лымонкы бросать где по густей гансов было. Когда как закрычить мой Михаил, я к нему но помоч не мог невчем Ему пуля разрывная попала прямо в грудь. Я возле него залег потому что прямо на меня шли 8-м фрицев Я в них бросил противотанковою Кто с них остался жыв тот убежал».

– Это Миша Шуралёв закричал… Последний раз в своей жизни. Когда я подбежал к нему, он был уже мёртвый. А в груди страшная рана. Даже раной это не назовёшь. Грудь вся вырвана. Всё залито кровью, только белые косточки рёбер торчат. Вижу, теперь ему уже ничем не поможешь, поэтому побежал дальше, за немцами. Надо завершать главное дело.

«Когда деревня была взята я попросил чтобы отпустили нас похоронить Мишу Вернулись похоронили мы его за городом на перекрестке дорог. Нас осталось четыре теперь. Ну браты теперь за Мишу будем ногти вырывать. Как я теперь его любимой напишу Мне Амос сказал напишем в месте когда выйдем на отдых с условием если останемся жывы. Незаметно мы догнали своих А все же не верится что Миши нет снами».

– Нас осталось теперь четверо. Вчетвером мы Мишу и хоронили: Шитиков Амос, Лозуков Сергей, Коба и я. Хоронили как и всех, по-солдатски. Вырыли могилу поглубже, чтоб никто его случайно потревожить не мог. Завернули Мишу в плащ-палатку, сверху ещё шинелькой укрыли. Каждый бросил в могилу по горсточке земли: «До свидания, дружок… Может, скоро встретимся…».

Какое-то надгробие не из чего делать, да и времени не было. Разбили ящик из-под снарядов, вбили над могилой кол, на него приладили дощечку с надписью: «Шуралёв Михаил (отчества мы не знали), погиб 8.III.1945».

Миша нам много рассказывал о своей жене. Познакомился он с ней в Казани. Она работала на том же заводе, что и Миша. Жили, как он говорил, душа в душу. Каждое её письмо Миша нам пересказывал. Никто из нас такие ласковые письма не получал. Все мы ему по-хорошему завидовали. И теперь ясно понимали, что будет значить для неё известие о Мишиной смерти. Потому и не решались сообщать. Амос даже «хорошее» оправдание придумал: мол, сообщим, если живы останемся, а если сами погибнем, то наша смерть нас и оправдает перед Мишиной женой.

«9 марта Преследуем противника Он бегит бросае все по дороге особенно машын много вся дорога забита Горючего нету».

– К концу войны, можно сказать, сразу после того, как капитулировала Румыния, у немцев с горючим совсем стало плохо. В атаку танков шло меньше, чем было на самом деле. Авиация всё реже и реже тревожила нас. А брошенных машин заметно прибавилось.