Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Семье Марсина Х., кроме прочего, принадлежало несколько домов. В том числе был «дворец» у него в поместье. С Версалем это строение не могло тягаться, зато напоминало Белый дом: колонны, множество помещений, несколько кухонь и службы, где жила прислуга. У мисс Данлоп было что-то вроде отдельной квартирки, туда не так просто было попасть. «Надписи “вход запрещен” на дверях не было, но ясно было, что это личное пространство и его надо уважать». Жак играл иногда с детьми управляющего, который жил с семьей неподалеку в красивом доме.

В Польше они ведут всё более оседлый образ жизни. Сперва, пока еще не прошли первые патриотические восторги от того, что Польша стала свободной, семья живет в Варшаве, в гостинице, потом они переезжают в просторную квартиру и наконец в провинцию, где отчим вроде бы занимает пост префекта в городе Кутно, а потом становится директором департамента градостроительства в Министерстве высшего образования. Каникулы Жак будет проводить во Франции. Заботливая польская прислуга водит ребенка к мессе, хотя он не помнит, чтобы ходил в церковь с мамой или с отчимом, который там бывает только на официальных церемониях. «Они были не очень-то богомольные. В те времена в Польше зимой церкви не отапливались, а у меня вечно стыли ноги, так что я был не в восторге от того, что меня туда водили. Но учиться я любил, и Иисус мне нравился. Мне уже тогда казалось, что он пожертвовал собой во имя справедливости, чтобы мы все были равны. В дальнейшем в отличие от моих товарищей-коммунистов я не питал вражды к религии: ведь в нас во всех столько варварства! А религии немного смягчают людей, принадлежащих к самым разным цивилизациям. Я-то так и не решил для себя этот вопрос: я не знаю, откуда взялся наш мир. Мне говорят – его создал Господь Бог, ладно, пускай, но тогда откуда взялся Господь Бог? Я по-прежнему не знаю происхождения ДНК. И как образовалась первая молекула. А время? С какого момента начался отсчет времени? Понятия не имею. Но это меня очень мало тревожит, ведь я видел горе, нищету, и в первую очередь меня беспокоят страдания миллиардов человеческих душ. Моя подруга Мари-Изабель верующая, но мы с ней говорим не о Боге, а о земных делах. Она изучает теологию в Страсбурге. Когда она изредка делает пересадку в Париже, я провожаю ее с вокзала на вокзал. Она никогда не пыталась меня переубедить. А я уважаю ее за то, что у нее есть идеал, и за то, что она не пытается мне его навязать.

В польской школе католическое воспитание было обязательным. Когда в двенадцать или тринадцать лет я пошел в лицей, у меня были уроки катехизиса. Я слышал разговоры о коммунизме, мало что понял, но заинтересовался. И однажды после урока я спросил у кюре:

– Что такое марксизм?

Мне было в самом деле очень интересно, что он ответит. Он отнесся к моему вопросу очень серьезно. Посмотрел мне в глаза. Я, по-моему, и сегодня, семьдесят пять лет спустя, точно помню, что он мне сказал:

– Марксизм придумал еврей Маркс, чтобы разрушить Римско-католическую апостольскую церковь.

Я удивился. Священник был очень искренний, но и весьма ограниченный. И я цитирую его формулировку с тем большим интересом, что спустя несколько лет, в 1927 году (мне было тогда восемнадцать лет), я задал такой же вопрос о фашизме секретарю моей польской подпольной ячейки. Это произошло после марша на Рим [5], предпринятого Муссолини, и в Польше об этом говорили, но я был не очень в курсе. Тогда молодой человек, пролетарий по происхождению, стал очень серьезным, точно как мой аббат, и, по-учительски подняв палец, ответил:

– Фашизм – это железная метла, которую капитализм пускает в ход, чтобы вымести вон все завоевания пролетариата.

В тот момент мне вспомнился ответ кюре. Во второй раз я почувствовал, что ответ меня не удовлетворяет».

Про отношения мамы с его отцом-поляком Жак помнит только, что между ними существовали разные «заговоры»: например, чтобы позвать друг друга в парке вокруг виллы, они насвистывали начало какой-нибудь оперной арии. В независимой Польше, где с 1919 года устанавливается авторитарный режим Пилсудского, Марсин Х. становится высокопоставленным функционером. Впрочем, с точки зрения Жака, этот режим все-таки не диктатура.

Когда Жак был совсем маленьким, он как-то спросил у няни, почему она не купила что-то, что собиралась купить. Она ответила:

– У нас денег нет.

«Тоже мне беда! Мы как раз проходили мимо банка, где в те времена выставляли в витрине бумажные купюры и монеты. И я думал, что если у вас нет денег, вы просто идете в банк и покупаете там деньги».

До маминой смерти Жак не знает, что такое школа. Его учат домашние учителя, в том числе один русский студент, который в 1920 году убежал с семьей от коммунистов. Студент должен преподавать ему математику, но все больше рассказывает о Бакунине и Плеханове. Молодая серьезная девушка дает Жаку уроки истории. Про остальных учителей Жак помнит главным образом, что они проверяют его тетради и что отец очень недоволен тем, как он выполняет задания.

Мало-помалу ребенок из богатой семьи превращается в сынка высокопоставленного чиновника, существующего в авторитарном иерархическом обществе. Лет в двенадцать или тринадцать он куда-то едет в поезде один и приходит в ужас от грязи в вокзальной уборной. Невозможно поставить на пол его красивый белый кожаный чемоданчик. «Как быть? На платформе я увидел двух полицейских. И я попросил их, очень вежливо, как делал при мне отчим:

– Будьте любезны, не присмотрите ли вы за моим багажом, пока я загляну в туалет?

Мне казалось, что полицейские должны оказывать услуги кому угодно, в этом нет ничего особенного. Они мне ответили со всей любезностью – ведь я был явно мальчиком из хорошей семьи, а с важными особами можно нарваться на неприятности! – что такая услуга не входит в их обязанности и что их работа заключается в том, чтобы искать мой чемоданчик, если его у меня украдут».

Но кое-что даже в пределах семейной территории казалось мальчику всё менее и менее нормальным. Например, униженность простых людей – когда крестьянка хотела поцеловать ему руку. Или взять кучера. Жаку нравился этот пятидесятилетний мужик, он так хорошо разговаривал с лошадьми, так много знал про отношения между людьми и вообще казался таким мудрым. «Но как только появлялся отец, я с изумлением обнаруживал, что между нами разверзалась пропасть. Он снимал шапку; не то чтобы он вытягивался по стойке “смирно”, но всё его поведение менялось; если он сидел, то при виде отца вскакивал на ноги. Я отчетливо ощущал, что между мной и кучером больше равенства, чем между мной и отцом, и когда он сдергивал шапку с головы, чтобы ответить на вопрос хозяина или выполнить его распоряжение, я чувствовал, что я на стороне кучера».