Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Мачеха снова бросилась его спасать. «Она отвезла меня в Познань и поселила в очень хорошей семье. И я записался в Школу прикладных искусств, а тем временем, вдали от отцовской опеки, продолжал тайно участвовать в партийной работе. Мне было семнадцать».

Среди знакомых той эпохи молодому человеку особенно запомнились три сестры Карпинские. Ирена Карпинская старше его на один курс в Школе прикладных искусств. Познань расположена на западе Польши, но семья Карпинских родом из Восточной Польши, из мест, которые ранее находились под властью России. Вся семья вовлечена в борьбу за независимость; Карпинские – разорившиеся мелкопоместные дворяне, из тех, о ком в XIX веке рассказывал Мицкевич, из тех, чьи дочери, не снимая перчаток, ходили доить коров. Три сестры нанимают большую комнату в каком-то буржуазном доме и собирают там друзей, вместе с которыми собираются переделать мир. Всеобщий кумир в этой компании – сын настоящих крестьян, изучающий в университете экономику. Молодые люди с замиранием сердца слушают его рассказы о крестьянской жизни, которую он знает изнутри. А Жак никогда не забывал той старухи, которая когда-то поцеловала ему руку: его новый друг мог быть ее сыном.

Вероятно, в этой среде на Жака обратила внимание Коммунистическая партия Польши, КПП, которая в то время была нелегальной. Убедить его было нетрудно:

– У тебя есть возможность учиться. А пролетарии с завода, который находится тут, рядом, такой возможности не имеют. Было бы справедливо, чтобы они пользовались этим правом наравне с тобой.

По совету КПП он начинает с того, что вступает в ТУР (Товарищество рабочих университетов) и с энтузиазмом читает лекции по общей культуре, истории и географии двум десяткам рабочих – кое-кто из них старше Жака, и все они до сих пор учились только читать и писать. Собираются по вечерам, после смены на заводе, в кабачке, куда его новые ученики заходят выпить пива. После занятий немного разговаривают. Жак утверждает, что многому научился у своих «студентов».

Позже почти все члены ТУР вступают в ППС – леви́цу (Польскую социалистическую партию), разрешенную при режиме Пилсудского, режиме, как подчеркивает Жак, авторитарном, но не фашистском. После испытательного срока Жаку, к его радости, предложили вступить в ячейку нелегальной коммунистической партии – в этих ячейках было от трех до шести членов, не больше. Собираются они у кого-нибудь на квартире. Руководитель коротко докладывает о положении в стране и о том, как противостоять эксплуатации пролетариата. Темы дискуссии так или иначе связаны с социальной несправедливостью и с лживостью капитализма и власть имущих. Первая задача, которую ставит перед Жаком партия, – вступить в организацию, находящуюся под эгидой Социалистической партии. Это образовательное объединение «Свит», предназначенное для рабочих. Чтобы привлечь новых единомышленников, активисты «Свита» ставят спектакли по произведениям Владимира Маяковского, Владислава Броневского, Станислава Станде, Витольда Вандурского и других. Актеры и зрители – рабочие, спектакли играют в кафе и залах, где происходят собрания. «У нас никогда не было денег, чтобы арендовать настоящий театр. Афиши рисовали от руки, а информацию о спектаклях передавали из уст в уста; спектакли обычно собирали не больше нескольких сотен человек. В публике попадались полицейские в штатском, которых выдавала манера держаться, но никто их не обижал». Жак с горсткой друзей были мастерами на все руки: и режиссерами, и сценографами, и хореографами, и декораторами, и даже драматургами, когда не хватало пьес.

Одну пьесу он написал на тему «никогда больше», так поразившую его в детстве. В 1927 году с окончания войны прошло уже почти десять лет, но она по-прежнему витает в воздухе, мелькает в разговорах. «Помню пьесу, в которой у нас выходили из могил все ее напрасные жертвы, павшие на полях сражений, и проклинали капитализм, по вине которого пролились реки крови. Они пересекали в танце сцену по диагонали, слева направо и справа налево, это был почти балет. Сталкивались и выкрикивали проклятия империалистической войне… Среди этих моих трупов был один рабочий, несколько грузный, но мертвеца он играл великолепно, лучше не бывает! В нашем репертуаре мы использовали и опубликованные произведения революционных авторов, например пьесу Бруно Ясенского “Я жгу Париж”».

Цензура в их деятельность не вмешивается – или вмешивается, когда пьеса уже сыграна. Постфактум иногда в дело вступала полиция, и подчас некоторые произведения, написанные ранее или специально для «Свита» самодеятельными авторами, Жаком и другими, запрещались, а виновным приходилось расплачиваться за дерзость несколькими днями ареста – но в тюрьму не сажали. Режим Пилсудского, который Жак и его друзья в те времена именовали фашистским, даже отдаленно не напоминал то, что Жак увидит впоследствии в коммунистическом СССР. «Между прочим, этот якобы фашистский режим допускал существование депутатов – левых социалистов и депутатов оппозиции, украинцев и белорусов».

Всё это делается с одной подспудной целью: благодаря искусной пропаганде перетянуть активных социалистов на сторону нелегальной коммунистической партии. Жаку удается привлечь двенадцать своих учеников-рабочих; их группа станет ядром ячейки коммунистической молодежи.

«Я убедил их; они были готовы стать коммунистами. А потом каждому по отдельности предложили вступить в партию. Все они очень гордились этим, как и я, впрочем, ведь мы были уверены, что это единственный путь к установлению социальной справедливости. Партия находилась в подполье, у нас не было партийных билетов, всё держалось на честном слове. Когда готовились выборы секретаря ячейки, приходил представитель партии, делал доклад, а потом спрашивал:

– Кого вы выбираете секретарем?

Разумеется, все единогласно выбирали его самого, хотя видели в первый раз. Всё решалось заранее. И потом уже выбирали только его.

Потом мою группу разделили на три ячейки, от трех до шести человек в каждой. И каждый раз являлся некий товарищ, которого следовало выбрать. Позже в России я не раз присутствовал при таком же спектакле и понял его механизм, потому что с 1929 года мне приходилось присутствовать на этих демократических выборах, которыми так гордились советские люди. И всегда там бывал ответственный товарищ, имевший задание и начинавший с узаконенной формулы:

– Внимание, товарищи, предлагается кандидатура товарища Петрова… или Иванова.

Кем предлагается, никто никогда не знал.

– Кто за?

И оратор первый поднимал руку. Тех, кто не спешил последовать его примеру, брали на заметку. Имена записывали. Позже многие партийцы мне говорили, что на допросах 1937 года им ставили в вину то, что за пять-шесть лет до того они не подняли руку на выборах секретаря ячейки».