Жак Росси - Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Позже партия решила послать его в Ужгород, чтобы потом перебросить в Чехословакию, бывшую тогда демократической страной, так что коммунистическая партия существовала там на легальном положении. Жак едет не один, а с двумя другими молодыми поляками, которых судили в Познани по тому же делу; это студент-медик Зенон и Рада, молодая женщина чуть постарше, ей уже тридцать четыре года, она происходит из графской семьи, владевшей до 1917-го обширными землями на Украине.

Троица пробирается в Чехословакию нелегально, минуя Закопане, через Татры. Молодые люди долго шли по горам, а потом прямо в лесу обнаружили объявление на словацком языке, которое им удалось разобрать; оно гласило: «Ne fajeati» (Не курить). О счастье! Они поняли, что беспрепятственно миновали польскую границу и очутились в Словакии. Товарищи объясняли: неподалеку от границы, на знаменитой туристской станции, они найдут партийную ячейку. Вечером приходят в Кошице, административный центр одного из краев Словакии, оттуда наутро они должны уехать поездом в Ужгород. Но где ночевать? По неопытности они решают провести ночь на вокзале, где их и задерживает полиция. Требуют предъявить документы. Они гордо показывают железнодорожные билеты, но этого недостаточно. Словацкие полицейские вежливо препровождают трех польских нелегалов в тюрьму, где они проведут несколько дней.

Между тем в Кошице происходит суд над людоедами, а наши революционеры об этом понятия не имеют. Они попросили политического убежища и дожидаются ответа на свою просьбу в тюрьме города Кошице, до остального им и дела нет. Рада сидит в женском отделении, Жак и Зенон тоже в разных камерах. Зенон попал в одну камеру с бродягами и воришками, которые ему рассказывают, что цыгане убили толстяка священника и вытопили из него жир. Это преступление наделало много шуму, привлекло журналистов со всего мира, но Жак по-прежнему ничего не знает.

И вот как-то раз за ним приходит надзиратель. Его зачем-то перебинтовывают и водружают на голову повязку. Ведут в контору. За дверью он слышит возбужденные голоса и смех. Надзиратель легонько стучит в дверь. Их впускают, и Жак видит просторное помещение, что-то вроде кабинета большого начальника; вокруг стола – несколько человек, один из них священник.

«Когда меня ввели, кто-то сказал:

– Вот он!

А священник, стоявший спиной к двери, обернулся, осмотрел меня и покачал головой:

– Нет, это не он!

Людоед, оказывается, был такой же худой, как я, и на голове у него было что-то вроде тюрбана. Я легко отделался благодаря священнику, который в отличие от своего товарища ускользнул от каннибала. Век буду ему благодарен. До сих пор помню, как они там все рассказывали смешные истории и от всей души хохотали… И вдруг этот священник становится серьезным, вглядывается в меня, но не признает во мне бандита, напавшего на его товарища. До сих пор слышу его интонацию:

– Нет! Это не он!»

Позже в ГУЛАГе Жак повидает в своей камере других людоедов, пострашнее… но они его не тронут. Знак судьбы? Как бы то ни было, в политическом убежище молодым людям отказали. Их не отдали под суд, а просто выслали без лишних слов, но не в страну, откуда они явились, не в Польшу Пилсудского, а в соседнюю Венгрию, в лапы ярому антикоммунисту адмиралу Хорти.

Полицейскому в штатском было приказано проводить их в маленьком поезде до венгерской границы. «Два вагона, хлипкий паровичок, полицейский высаживает нас и объявляет:

– Приехали, вам на ту сторону. Видите яблони? Там венгерская граница. Если вернетесь в Чехословакию, сядете в тюрьму. Так что в ваших интересах перебраться в Венгрию!

Мы-то знали, что нас ждет в Венгрии, и нам было не по себе. Полицейский нас торопил:

– Давайте-давайте! Живо!

И мы понимали, что он торопится домой, к жене, к деткам. Наступил вечер. Поезд ходил туда и обратно только раз в день, полицейский мог на него не успеть. Вдобавок он был один – никаких других полицейских поблизости не было видно. Что вы хотите – демократия! Это вам не то что тоталитарный режим, где агенты повсюду!

Мы пообещали ему всё, чего он хотел. Разумеется, мы покинем Чехословакию! Да и что нам было делать в этой пустынной местности, где не видно никакого жилья? Попросили только, чтобы он дал нам немного отдохнуть на травке. И он проявил недобросовестность, решил уехать домой. Сел на поезд – и уехал! Ура!

В одном вагоне с нами ехал какой-то еврей, он вышел там же, где мы. Бродячий торговец. Из тех, что в узелке на палке носят всякую всячину на продажу. Помню его бледное лицо, длинные пейсы. Евреи в Восточной Европе носили очень длинные черные пальто, сапоги и ермолки. Этот человек слышал наш разговор с чехословацким полицейским. Он заговорил с нами на идише, и я ему ответил, поскольку знал немецкий: я сказал, что мы политические ссыльные, просили убежища, а эти негодяи нас выслали. Он стал нас предостерегать, опять-таки на идише, чтобы мы не ходили в Венгрию, потому что сам он местный и хорошо знает: всех, кого туда выгоняют, венгры высылают обратно в Чехословакию и единожды, и дважды, и трижды, и здесь то и дело находят трупы этих людей. Венгерская граница в самом деле там, где яблони, на которые указал нам полицейский, а за ними ручей, и главное – не переходить через этот ручей. Он посоветовал нам пройти километров десять вдоль границы до словацкой деревни, а там нас подберут коммунисты.

Этот еврей, бедняк-разносчик, вовсе не был коммунистом. Ему не было никакой пользы от каких-то там политических эмигрантов, но он видел, как чехословацкий полицейский выгонял нас из страны. И он нам помог. Сам он при этом нарушал закон и ставил себя под удар. Совсем молодой человек, года двадцать два – двадцать три, не больше, проживал он на границе и был так беден, что не мог нанести серьезного экономического урона Чехословакии. Еврейский народ жил в рассеянии уже тысячи лет, и многие его представители сочувствовали тем, кто оказался в беде. Мы были не местные, не говорили на его языке, а он пошел на риск и помог нам советом!»

Разносчик исчез. Молодые люди пустились в долгий и нелегкий путь. Заметили придорожное распятие и решили заночевать у его подножия, спрятавшись в густой траве. Уснули, сморенные усталостью. Ночью проснулись в своем укрытии от стука телег, скрипа колес и звука голосов. Жак, понимающий несколько языков, явственно слышит голоса, но не разбирает ни слова. Тюремные впечатления еще свежи в памяти: а что, если это цыгане? Молодые революционеры всполошились. Они, конечно, довольно костлявые по сравнению с тем священником. И потом, голоса звучат спокойно; навострив уши, они различают скрип плохо смазанных колес двух телег; люди, едущие на телегах, перекликаются вполне дружелюбно. Постепенно шум всё тише, голоса всё дальше. Цыгане-«людоеды» проехали мимо, хотя, возможно, это были и не цыгане, и не людоеды.