Олег Кудрин - Лина Костенко

…Но вернемся к маленькой Лине, ее «чарівним декораціям» — принцессиным цветам и сказочным садам. Тетушкин сад, по ее словам, «был самым таинственным»: «Там были облака сирени и невероятные розы. Самая младшая из принцесс… любила розы, выписывала новые сорта, а может и сама давала им имена — “Мона Лиза”, “ Царица Тамара”, “ Анна Каренина”. Даже варенье варили из роз» [24] Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 124. . Не правда ли, после этого понятней становится буйство цветов (не только «кольорів», а и «квітів») в ее поэзии. Розы, сирень, астры — несть числа им, сквозь всю поэзию.

Но не будем забывать и про бабушкин сад. Более прагматичный, поскольку в нем больше фруктов. Вишни, яблоки, груши, разных сортов, в разную пору — цветения, созревания, опадания листьев. Ими тоже наполнена поэзия Костенко. («Стояла груша, зеленів лісочок. / Стояло небо, дивне і сумне. / У груші був тоненький голосочок, / Вона в дитинство кликала мене» [25] Костенко Ліна. Сад нетанучих скульптур: Вірші, поема-балада, драматичні поеми. К.: Радянський Письменник, 1987. С. 23. .)

Но при этом в разговоре с дочерью Костенко уточняла, что цветочный «Бузиновий цар» из стихотворения, давшего имя всему детскому сборнику 1987 года, жил все же не в тетушкином, а именно в бабушкином саду — в самых густых зарослях, куда ей запрещали ходить. Но она ходила и видела — по настоящему видела! — его светящие из пахучей сирени глаза:

Комментируя другие свои строки: «А в сні далекому, туманному, не похиляючи траву — / Дюймовочка в листочку капустяному, — / я у життя із вічності пливу», поэтесса объясняла, что магия этого ощущения — единства ребенка, новой души, появившейся на свет, со всем миром природы — особенно остро проявляется, если «ребенок вырастает там, где все растет, цветет, где все циклично меняется». (И дальше в своем диалоге мать и дочь, Костенко и Пахлевская, подметили, как из «надднепрянских садов» Лины вырастают философские сады Лины Васильевны. Греческий сад как место Аристотелевых диалогов, барочные итальянские сады и французские сады Ле Нотра из «Снігу у Флоренції», сборник «Сад нетанучих скульптур» (1987), в конце концов — вавилонские «сады Семирамиды» из «Записок самашедшего».)

Закольцовывая тему «магического реализма». Ржищев стал для Костенко ассоциироваться с Макондо, в первую очередь, благодаря бабушке, умевшей изящно овеществить сказку, сделав ее частью жизни. «Йшла Киця по водицю» да провалившаяся в колодец в соседском саду; «ходив Гарбуз по [бабушкиному] городу»; «Коза-дереза», поедающая, как оказалось, не только кленовые листочки, но и книжные; «Брехунчик», живущий, как объяснила бабушка, на затылке, и начинающий шевелиться, когда девочка говорит неправду, — для внучки Лины это все были реальные существа, а не отвлеченные образы. Поэтичная магия жизни.

Но были в украинском Макондо и свои страхи, ужасы, неведомые колумбийцам. 1933–1934 год, Голодомор. В Ржищеве было полегче — это все же не село, а городок, какие-то предприятия — значит больше шансов выжить. Но дальше — на дорогах к Киеву — лежали и умирали от голода люди, украинские крестьяне. Лина Костенко воспроизвела эту картину, описанную ее матерью, в «Марусе Чурай»: «Лежать під лісом люди на траві, / на грудях склавши руки воскові, / лицем до неба, тьмою оповитого, / напівукриті хто сачком, хто свитою, — / чи вже умерли, чи іще живі?» [27] Костенко Ліна. Маруся Чурай: Іст. роман у віршах. К.: Радянський письменник, 1979. С. 136.

Лина родилась в учительской семье. Отец ее, Василий Григорьевич, несмотря на молодость, был директором школы № 55 в Киеве на Шулявке. Но его по разнарядке отправили директорствовать на Луганщину, в Каменный Брод (ныне — Каменнобродский район Луганска). Он преподавал там историю и математику (какие разные предметы!), жена его преподавала там же. Жили они в комнатке при школе.

Первый раз на отца донесли в 1930 году. После сворачивания политики украинизации, начавшейся в 1929 году, национальная интеллигенция была под особым подозрением. Человек начитанный, знающий много языков, острый на язык, он как-то играл в шахматы с одним знакомым. Поигрывая, и о жизни говорил, наговорив по тем временам лишнего. После чего к отцу пришли с обыском и допросом. При обыске энкавэдэшники искали, где подозреваемый «хранит оружие». «Ось моя зброя!» — сказал Василь, показав на колыбельку с семимесячной дочкой. (Как, однако, провидчески получилось — просто по Лесе Украинке: «Вигострю, виточу зброю іскристу, / Скільки достане снаги мені й хисту». Именно таким оружием, отточенно-острым, стала со временем поэзия Лины Костенко.) «Вы издеваетесь над нами» , — сказали чекисты. «Це ви знущаєтесь наді мною» , — ответил Василь. «Его забрали. В год моего рождения, мне было месяцев семь. Считается, что 37-й был годом арестов, на самом деле аресты начались значительно раньше» [28] Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 135. , — грустно резюмирует поэтесса.

Через тринадцать месяцев Василя отпустили. Он, как уже помеченный властью, с трудом смог найти работу. В 1937 году из-за своей «неблагонадежности» вновь ее потерял. После этого, к счастью, ему удалось устроиться плановиком-экономистом в Облнаробразование, где его за любовь к шахматам прозвали Ботвинником. Лина вспоминала, что в те времена близким приятелем отца был Олекса Повстенко (1902–1973), архитектор, историк, искусствовед. Он приходил к ним домой на Труханов остров играть в шахматы. (Повстенко известен тем, что в 1941 году спас от разрушения Софию Киевскую. Когда советские минеры приехали, чтобы заложить взрывчатку под святыню, он, руководивший тогда этим объектом, сказал, что под храмом нет подвалов. Времени было в обрез и минеры уехали, не проверив его слова. В 1944 году, во время отступления немцев, Повстенко уехал в Словакию, потом в Германию. И в 1949-м перебрался в США, где, кстати, принимал участие в достраивании Капитолия. А также написал выдающуюся книгу «Катедра св. Софії у Києві».)